Юрий Авдеенко - Авдеенко Избранные произведения в 2-х томах. Т.2 Повести; рассказы

Ванда вышла. Она была одета уже в другое платье, сшитое из черной материи, тонкой, кажется шелковой, с выбитыми сложными рисунками внизу и на груди. На этот раз она была приветлива и держала куклу очень бережно.

— Мы назовем ее Инна, — сказала Ванда.

Так звали ту девочку, которая мне нравилась и которая уехала к папе в Архангельск.

— Как хочешь, — согласился я.

И это немножко разочаровало Ванду. Но когда мы вышли во двор, она все же не стерпела:

— Что-то давно ты не хвастался письмами из Архангельска!

— Ванда встала сегодня не с той ноги, — заметила Беатина Казимировна. Она еще не закрыла за нами дверь.

Ванда повела плечиками. Побледнела. Девчонка-злючка! Даже ноздри расширились.

Мы молчали на скамейке долго. Наверное, с полчаса. Потом я не вытерпел и решил открыться:

— Хочешь, сегодня Красинину в сад гранату бросим?

Она повернула ко мне голову, нацелилась, словно собиралась расстрелять. И твердо сказала:

— Хочу.

— Вечером, когда стемнеет…

— У тебя есть граната?

— Да. И запалы есть.

— Шутишь.

— Нет. Поклянись мамой и папой, что никому не скажешь.

Эта была самая страшная клятва.

— Клянусь, — сказала она.

— Нет. По всем правилам.

— Клянусь мамой и папой, что никому никогда не скажу о том, что узнаю от Степана.

Я повел ее в подвал. И открыл тайну ящика.

— Здесь целый склад! — удивилась она. — Зачем тебе столько?

— Так нужно…

Тогда она шепотом сказала:

Клянись мамой и папой, что никогда никому не выболтаешь.

Я поклялся.

— Хорошо, — удовлетворилась Ванда. — Знаешь, почему я поссорилась сегодня с мамой?

— Нет.

— Она не разрешала надеть мне это платье. Правда, несправедливо? Ведь сегодня мой день рождения.

— Взрослые судят по-своему.

— Я с ней часто ссорюсь, — сказала Ванда.

Когда мы вылезли из подвала, платье Ванды было в пыли и в паутине. И я тоже был весь в паутине. И за кустами мы долго очищали друг друга.

Ванде исполнилось двенадцать лет. На девять месяцев она была старше меня. Но угадать это не смог бы никто. Потому что Ванда ходила нежная и хрупкая, как Мальвина из «Золотого ключика». А я… Я вымахал, словно бурьян в огороде. И еще был загорелым — от загара все кажутся немножко взрослее. А к Ванде загар не приставал. И лицо ее по-прежнему оставалось светлым, но, конечно, гораздо темнее, чем волосы, потому что волосы совсем выгорели от солнца и стали не белыми и не желтыми, а какими-то немытыми, но это была неправда, так как Беатина Казимировна два раза в неделю заставляла Ванду мыть голову дождевой водой, и ежедневно умываться с мылом, что на самом деле было большим неудобством. И я сочувствовал Ванде, когда она жаловалась:

— У меня лицо ни в жизнь не загорит. Я же каждый вечер смываю загар. Не веришь? А это правда. Смотри, ведь ноги у меня немножко загорели.

И она приподнимала платье, показывая круглые коленки и ноги повыше коленок, которые были совсем другими, чем внизу, полными и ни капельки не загорелыми.

Стук топора слышался долго. Сумерки уже отгуляли свое. Подкрадывалась темнота. Ванда нервничала. Беатина Казимировна могла позвать ее ужинать, и тогда Ванда не увидела бы, как граната разнесет в щепки дровяной склад Красннина. Конечно, она услышала бы взрыв, панику… Но Ванда была не согласна:

— Это же лучший подарок. Лучше, чем кукла.

А топор все стучал, мерно, неторопливо. Красинин, который при моей памяти никогда и нигде не работал, любил делать все не спеша, и аккуратно. Из-за дома я видел, как он клал на пенек чуть привяленный ствол дубка и рубил его, почти не размахиваясь, маленьким острым топориком. Поленья укладывал в штабеля. Их было уже много, этих штабелей, целый городок.

Прожектор метнулся по небу и уперся в море, но темнота еще только-только подступала, и луч былбледным. Словно поразмыслив, он постоял на месте. И начал медленно скользить над волнами, которые были такими маленькими, что различить их из нашего сада было невозможно.

Красинин отложил топор. Вынул кисет… Противный старикан. Я вчера сказал ему:

— Вы слышали, дед Кочан бомбы разряжает.

— Алкоголик, — пренебрежительно отозвался Красинин. Прислонил лестницу к стволу сливы и полез к веткам.

— Зачем вы их срываете? — спросил я. — Все равно продавать-то некому. А съесть не съедите…

— Блин не клин, брюхо не расколет, — ответил Красинин.

Тогда я сказал:

— А вы бы не стали разряжать бомбы.

— Точно. Ни на какие деньги…