— Подбросьте до рыбоколхоза.
— Можно.
Старшина Туманов забрался в кузов. Он стал лицом вперед, положив руки на кабину. Капитан Чирков видел, как дождь стегал старшину, большого и широкого…
— Здравствуйте. Вы Татьяна Дорофеева?
Татьяна, не скрывая удивления, разглядывала незнакомую женщину, стоящую на пороге квартиры.
— Входите, — нерешительно сказала Татьяна.
У женщины в руке был потертый спортивный чемоданчик.
— Я только на одну минутку, — сказала женщина. — Хотела посмотреть на вас. Сизов рассказывал…
Татьяна спросила:
— Валерий? Вы знали Валерия Сизова?
— Да. Я хорошо его знала. И… должна признаться, именно я явилась невольной причиной вашей ссоры. То письмо, которое нашли вы, было моим.
Взгляд у Татьяны похолодел:
— Вот как!..
— Да, — сказала женщина и опустила голову.
— И вы посмели ко мне прийти?!
— Посмела… Потому что хотела сказать: он ни в чем не виноват.
— Какое это имеет теперь значение?..
— Вы красивая женщина. Вы не знаете, не можете знать, что такое безответная любовь. А я… Я росла с Валерием в одном городе. Я знала его с детства. И всегда любила его. А он меня нет. У нас сложились хорошие, дружеские отношения. Многие не верят в такие отношения между мужчиной и женщиной. Но они могут быть…
Женщина умолкла, словно для того, чтобы вдохнуть воздух. Татьяна сказала:
— Все-таки разденьтесь. И пойдемте в комнату. Неудобно разговаривать в прихожей.
— Спасибо. Я воспользуюсь вашим гостеприимством. Но ненадолго. Сегодня уезжаю в Поти. И мне еще нужно позаботиться о билете.
— Это не простое дело — достать билет до Поти, — покачала головой Татьяна, удивившись непрактичности женщины. И чувство участия шевельнулось в душе. И она сказала: — У вас промокли ноги.
— Я наследила. Извините… Очень сыро.
— Здесь всегда сырая весна… Вот мои тапочки. — Татьяна почувствовала себя гостеприимной хозяйкой. Это придало ей бодрости, уверенности.
— Спасибо, — покраснела женщина. — Мне, честное слово, неловко.
— А чулки можно высушить на чайнике. Я поступаю так. Нагрею чайник. Оберну его полотенцем. А сверху — чулки. Высыхают моментально.
Женщина улыбалась, не решаясь двинуться с места:
— Я причинила вам столько хлопот! Зашла на минутку. А застряну на час…
— Стоит ли об этом задумываться! Война ведь…
— Война… — со вздохом согласилась женщина.
Тапочки из мягкой козлиной кожи Татьяна выменяла на рынке у черноглазого пожилого адыгейца за пайку хлеба. Они были легкие и теплые. И женщина, надев их, казалось, непроизвольно воскликнула:
— Какая прелесть!
В комнате Татьяна сказала:
— Мы почти знакомы. А я не знаю, как вас зовут.
— Серафима Андреевна Погожева, — ответила женщина.
— Вы жили где-то поблизости? — спросила Дорофеева.
— В Перевальном. Я работала там в госпитале сестрой-хозяйкой.
— Перевальный. До войны это было шикарное местечко. Я ездила туда со своим вторым мужем.
Погожева удивилась:
— Такая юная! И уже дважды побывали замужем.
Татьяна весело ответила:
— Было бы желание!
— Вам можно позавидовать.
— Напрасно. Я, в сущности, несчастный человек. Другие думают обо мне: легкомысленная, падкая на мужчин, корыстная. Я же ни то, ни другое, ни третье. Я только ищу счастья. Мне хочется быть немножко счастливой. Имею я на это право?
— Каждый человек задумывается над подобным вопросом. Но мне кажется, если представлять счастье, как нечто материальное, то такого счастья гораздо меньше, чем людей на земле. Вот люди и отнимают его друг у друга, как футболисты мячик.
— По-вашему получается, что и немцы воюют за свое счастье?
— В их понимании — да, — спокойно ответила Погожева.
— Так можно оправдать все, — не согласилась Татьяна.
И неприязнь к женщине вновь коснулась сердца. И подумалось: не следовало ее пускать в дом. Лучше бы сразу: вот бог — вот порог.
— Это не открытие. Оправдать действительно можно все, — ответила Погожева, внимательно оглядывая комнату.
— Даже убийство? — насторожилась Татьяна. Стояла не двигаясь, согнув руки в локтях, словно готовясь защищаться.
— Почитайте Достоевского.
— Он скучно пишет, — призналась Татьяна. И расслабилась: опять книги, надоели в библиотеке!
— Вчитайтесь. Это только кажется…
— Попробую после войны… — ответила Татьяна с небольшой, но все же заметной долей пренебрежения. — А пока снимите чулки, Серафима Андреевна. Я разожгу примус и поставлю чайник.
Читать дальше