— Это тот, с Флит-стрит? Поговори с ним. Кстати, почему я до сих пор незнаком с этим человеком?
— Я не могу знакомить с такой фигурой какого-то нансеновского эмигранта, бывшего русского барона. Если хочешь, это меня скомпрометирует.
Дост промолчал, едва сдерживая досаду и желание ответить грубостью.
— Ладно… — проворчал, махнув рукой. — Не буду навязываться. Знаешь, а я рад, что мы наконец-то получили серьезное задание. Надоели мне эти осколки Российской империи! Эйфория от хорошо оплачиваемого заграничного назначения у меня давно прошла. Все время хочется сравнить, что было бы, останься я в Берлине, где старые борцы идут в гору все выше, — кто скажет, что Фриц Дост не старый боец национал-социализма? Хотелось бы подумать о дипломатической карьере… Но аристократу фон Хешу я ни к чему. Одна отрада — миссис Трайден. Она из тех женщин, что делают мужчинам карьеру, ведь для парижанки делать карьеру любовнику — самый благородный идеал.
— Вот пусть она тебе и поможет, — засмеялся Дорн. — Как только ты завладеешь меморандумом, тебя немедленно переведут на Вильгельмштрассе, и фон Нейрат отвесит тебе поклон. Достать секретные документы не каждый может!
— Ты шутишь, — помрачнел Дост. — А надо работать. И надо торопиться. Если всерьез думать о помощи Одиль. Наши вот-вот вступят в Рейнскую зону. Думаю, после этого мы здесь с тобой вряд ли задержимся. Или, если удастся удержаться под прикрытием прибалтийских титулов и шведских досок, Одиль выставит меня вон. Она знаешь какая патриотка своей паршивой Марианны.
— Но для нее же ты прибалтийский русский. Значит, не можешь отвечать за действия рейха. Или она знает, что ты немец?
А о Рейнской зоне говорят так давно, что уже не верится в реальность акции. Пока не разрушен Версальский договор… К тому же захваты должны происходить быстро, тогда они производят эффект.
«А ведь действительно, — тревожно подумал Дорн, — если Гитлер решится на агрессию, нас с Крюндером вполне могут депортировать. А то и в кутузку посадить. Черт побери! Англии же придется выполнить союзнический долг. И только все начало возвращаться на круги своя… Может быть, мне временно выехать в Швецию? Да вот это странное задание…»
— Не знаю, что там Одиль думает… — пробурчал Дост. — Немец, не немец… Под одеялом все нации равны, как в Женеве… Поеду-ка я к ней.
— Отдохни, — посоветовал Дорн в надежде, что сейчас удастся побольше вызнать у Доста и про задание, и про обстановку в рейхе. — Поужинаем. Ты привез шнапс? И вообще ты, кажется, несколько перебрал, то есть переутомился.
— Нет, со мной порядок. Вот посидел, отдышался и поеду к Одиль. Спрошу, что она слыхала от мужа о новом министре иностранных дел.
— Не стоит, Фриц, тебе сегодня вести серьёзные разговоры, если, конечно, все, что ты мне рассказал, не розыгрыш. Ты ведь приехал в веселом настроении.
Дост встал, подошел к сидящему у стола Дорну, склонился над ним, и Дорн увидел его трезвые и тревожные глаза:
— Все это более чем серьезно, Роберт. Либо нам сломают шею, либо, ты прав, мы Сделаем настоящую карьеру.
— Тогда я советую тебе, Фриц, в разговоре с мадам обернуть все вопросы собственным интересом, глубоко личным. Скажем, как Иден будет относиться к выходцам из Германии? Не упразднит ли он нансеновские паспорта на территории Великобритании? Или — не отразится ли политика нового министра… да хоть на торговле лесом моего друга?… Не сбейся только на прямые вопросы, искренне советую.
— Это уже деловой разговор.
«Мне опасно быть активным в этом деле, — подумал Дорн, когда Дост уехал. — По сути, СД предлагает совершить дерзкую попытку. Но ради чего я должен ломать себе голову? Нужно ли мне знать содержание документа? Нужно ли это мне? Вероятно, эта затея покажется в Центре рискованной, Демидов наверняка потребует, чтобы я вышел из операции. Или вообще отзовет. Что же делать?»
Те дни, когда Одиль Картье вырывалась домой, в Париж, всегда были днями счастья. Она бегала по парижским улицам, магазинчикам, ресторанчикам, бистро, покупала безделушки, перчатки, кошельки, бижутерию, франки сыпались из ее сумочки, а комната, в которой она жила на улице Колизе, заполнялась тьмой ненужных вещей, с которыми потом Одиль не знала, что и делать. Японский веер, купленный три года назад, когда она еще не была женой этого скучного Эдвина Трайдена, так и висел, прикрепленный к абажуру — просто так, скуки ради, ведь Одиль была веселая, богатая на выдумки двадцативосьмилетняя женщина, и одиннадцать лет своей жизни — почти половину! — она работала в «сюртэ» под патронажем полковника Шантона.
Читать дальше