Чарльз Вильямсон - Любовь и шпионаж

– Я не в состоянии порвать с Раулем таким способом, – сказала я с трудом. – Уж если мне суждено расстаться с ним, я должна сама честно и открыто сказать ему об этом. И попрощаться с ним. Я постараюсь сделать это завтра, если вы пока воздержитесь от всяких выпадов.

Некоторое время Орловский молча смотрел на меня, стараясь прочитать мои мысли и колеблясь, как ему поступить.

– Хорошо, до завтра, – произнес наконец он. – Но обещайте, что завтра вы порвете с ним, ради его же блага!

– Могу обещать лишь то, что завтра вечером вы услышите мое окончательное решение.

– Нет-нет, не вечером, а утром! – возразил Орловский. – Вечером будет уже поздно: назавтра назначена ревизия всех департаментов его министерства, и…

Он запнулся, потому что в этот момент в дверях кабинета показалась старая Марианна.

– Какая-то юная барышня хочет видеть вас, мадемуазель, – объявила она; на ее добром, честном лице отражались неприязнь к Орловскому и тревога за меня. – Юная барышня посылает вам записочку и просит мадемуазель сразу же прочесть ее.

Это появление прервало наш дальнейший тет-а-тет. Я взяла у Марианны записку; в ней было всего три строчки. Я глянула на подпись внизу, но фамилия была мне незнакома, и в первую секунду я подумала, что мне пишет одна из моих поклонниц. Для меня это был удобный повод избавиться от Орловского.

– Хорошо, Марианна, позови ее! – сказала я, а затем быстро пробежала глазами три строчки текста:

«Я пришла к Вам от мистера Дандеса по одному делу. Он сказал, что это дело огромной важности и должно быть выполнено немедля.

ДИАНА ФОРРЕСТ.»

Разумеется, Орловский вынужден был ретироваться, что он и сделал – неохотно, однако соблюдая все необходимые приличия и такт.

И когда он ушел, Марианна ввела в кабинет высокую, очень красивую девушку лет восемнадцати в строгом сером платье, пошитом с безукоризненным вкусом.

Минуты две мы обе смотрели друг на друга. В иное время я бы залюбовалась ею. Она восхищала чарующей юной прелестью и грацией. Ее темно-синие глаза прекрасно гармонировали с золотистыми волосами, причесанными по последней моде. Она напомнила мне свежую весеннюю розу с лепестками, обрызганными утренней росой, – розу, лишь недавно выглянувшую из бутона и радостно цветущую в сказочном саду…

Признаюсь, я позавидовала ее юности и красоте, которые говорили о безмятежности ее девичьей жизни, такой непохожей на мою жизнь – бурную, полную риска и невзгод, лишь с кратковременными проблесками счастья; даже детство мое было суровым и безрадостным.

У меня мелькнула мысль: не эту ли девушку любил Ивор, не с ней ли он расстался ради меня?

Пока мы так смотрели друг на друга, маленькие бронзовые часы на каминной полке мелодично пробили полвосьмого. Через полчаса я уже должна выходить на сцену – играть в спектакле, который, вероятно, станет последним в моей жизни… Я спохватилась.

– Вас ко мне послал мистер Дандес? – быстро спросила я. – Когда вы его видели? Наверное, давно, потому что… – я хотела сказать: «потому что он уже пятый день в тюрьме!» – но замялась.

– Позавчера днем, – спокойно отвечала она мягким, приятным грудным голосом с легким южно-английским выговором. – Я была у него на свидании. Нам дали всего пять минут, и при этом присутствовал тюремный надзиратель. Но он – мистер Дандес – сумел быстро-быстро сказать мне несколько фраз на испанском языке.

– И что же он сказал? – я вся превратилась в слух.

– Он доверил мне одно дело, по его словам – более важное, чем его жизнь, и потому я взялась выполнить его просьбу: мы – друзья, а он сейчас беспомощен. Надзиратель очень рассердился и сразу прекратил наше свидание, хотя пять минут еще не истекли, но я все поняла. Мистер Дандес сказал, что нельзя терять ни минуты…

– Однако же, вы виделись с ним позавчера днем, а ко мне пришли – только сегодня вечером! – воскликнула я с упреком. – Где вы пропадали все это время?

– Я лишь сегодня утром смогла выполнить его поручение. Л потом случилось еще кое-что… меня задержали на полдня, – сказала она по-прежнему спокойно, однако опустила взор, и ее длинные ресницы отбросили тень на запылавшие щеки. При этом она машинально приложила руки к щекам.

– Бог мой! – воскликнула я. – Что с вашими руками? Она испуганно отдернула их от лица.

– Пустяки! – поспешно ответила она, пряча руки.

– Нет, не пустяки; у вас на нескольких пальцах сорваны ногти. Маникюрше придется изрядно повозиться над вашими искалеченными руками.