Борис Акунин - Смерть на брудершафт (Фильма 3-4)

Например, записка влюбленной дуры.

Или время, бездарно потраченное на подглядыванье за скучными любовниками.

«Вуазен» преодолел барьер в две тысячи метров, а пузырьки всё не лопались.

— Холодно, — пожаловался Тимо.

Он не надел перчаток, и его руки совсем побелели.

— Ты это брось! — встревожился Зепп. — Малейшее промедление — и сгорим к черту.

— Промедления не будет. Просто холодно.

На высоте 2500 во втором слева пузырьке, самом тонком, «Файерблиц» закипел, пошел кверху и вытолкнул резиновую крышечку. На воздухе пирофор немедленно загорелся, внутри бутылочки вспыхнул и лопнул огненный шарик. Зазвенели осколки — но Грубер уже прихлопнул очаг возгорания тряпкой.

Итак, пузырек номер два. Высота две пятьсот.

С главным ясно. Техническая сторона дела решена. Остается часть лирическая.

Ну, это просто.

Записка — пошлая ситуация — ладанка на гвозде.

— …Две пятьсот, — прыснул второй пилот, развеселившись шутке про самовар.

В ту же секунду Степкин издал громкий хлопающий звук, словно в самом деле был самоваром и лопнул от нестерпимого жара. Прямо на груди у механика, вырвавшись из-под куртки, выплеснулось пламя, да не простое, а жидкое, и потекло вниз. Вспыхнула ватная безрукавка. Степкин отчаянно закричал, хлопая себя по животу, рванулся с сиденья.

Брызги огня полетели во все стороны. Сквозняк из щелей разметал эти алые комки по всему салону, задул их внутрь фюзеляжа. В одном, потом в другом месте занялась полотняная обшивка. Встречный ветер быстро гасил очаги, но от них оставались черные дырки и разлетались новые искры…

Истошно вопил пылающий факелом Степкин. Шмит и Лучко лупили по нему кожаными куртками, но погасить огонь не удавалось. Командир помочь не мог — ему нельзя было выпускать руль.

Никто не понимал, что произошло, и это было страшней всего. Кабину стало заволакивать дымом.

— А-а-а! Глаза! — кричал механик. В судорогах он сорвал с себя шлем, и у него загорелись волосы. — Братцы, тушите! Тушите!

Наконец стрелок повалил его на пол, чтоб не бился, распахнул на себе китель и накрыл товарища собственным телом. Этот странный способ подействовал. Сбить пламя удалось. Но горело или тлело уже в десяти разных местах кабины.

— Бензопровод берегите! Рванет! — стонал Степкин.

— Что это он делает? — с любопытством спросил главковерх. — Пускает дымовую завесу? Но зачем?

Маленький самолетик в небе двигался короткими рваными зигзагами. Он выбросил облачко черного дыма. Потом — облако белого, уже побольше.

Крылов не ответил его высочеству.

— Что за… Ничего не понимаю! — пролепетал изобретатель.

Шеренга летчиков на поле дрогнула и рассыпалась.

— Горит! Горит!

Теперь было видно, что из кабины «Муромца» вырываются языки пламени.

В толпе зрителей раздался истеричный женский крик:

— Митрофа-а-ан!

Кто-то там упал наземь, над упавшей склонились.

Но в ту сторону смотрели немногие.

Все завороженно наблюдали за драмой, разворачивавшейся в воздухе.

Пожар, наконец, кое-как погасили: забили, задушили, залили водой. Кабину наполняли чад и дым, но огня уже не было, лишь дотлевала одежда на обожженном Степкине. Он лежал на полу, издавая стоны. Его лицо страшно раздулось, с него свисали клочья лопнувшей кожи. Тошнотворно пахло паленым мясом.

Стекла салона треснули и частично выпали, внутри аэроплана завывал ветер, загоняя внутрь фюзеляжа бумаги и всякую мелочь.

— Почему крен? — кричал командир. — Не могу удержать! Падаем! Не слушается! Митя, помогай!

Шмит тоже навалился на руль, оба пилота заскрипели зубами от напряжения. «Муромец» неохотно выровнялся, едва-едва не ухнув в штопор. Воздушный корабль бросало из стороны в сторону. Не то что стоять, но и сидеть было трудно.

— Митрофан Иванович! Что с машиной? Митрофан Иванович, вы меня слышите?

— Слышу, командир… — охнул Степкин. — Господи, только не вижу ничего… Повороты что?

— Элероны не работают.

— Значит, рулевой трос лопнул. Или передаточную крестовину заклинило. От рывков. Если это крестовина, можно бы снизу, через люк достать. Попробовать… Кабы не глаза… А если попробовать «штаб-офицерским»?

«Штаб-офицерским» назывался медленный поворот без крена на одном руле направления.

— Это ведь не «ньюпор». — Рутковский помотал головой. — Не вытянем. Скользнем на крыло, зароемся — и в штопор.