Джон Ле Карре - Особо опасен

Заперев шкаф, а затем само помещение, Брю сунул папку под мышку и поднялся по шикарной лестнице в комнату, где двумя часами ранее его предвыходной покой был так грубо нарушен. Разбросанные по столу бумажонки, связанные с Безумной Марианной, казались делом давно минувших дней, а моральная сторона деятельности Гамбургской фондовой биржи — чем-то несущественным.

И все-таки еще раз: почему?

Ты не нуждался в деньгах, мой дорогой отец, как и вся наша семья. Все, что тебе было нужно, — это сохранение репутации богатого, уважаемого дуайена венского банковского сообщества, чье слово означало саму надежность.

И однажды вечером я вошел в твой офис и попросил фрау Элленбергер оставить нас вдвоем, — тогда она еще была фрейлейн, и очень даже хорошенькой фрейлейн, — а потом демонстративно закрыл за ней дверь и, налив тебе и себе изрядную порцию виски, прямо заявил, что меня уже достали эти разговоры за моей спиной о банке «Мафия Фрэры» и что я хочу наконец знать, какой ты дал для этого повод.

Ты напустил на лицо банкирскую улыбку — вымученную, прямо скажем, улыбку — и, потрепав меня по плечу, сказал, что бывают на свете секреты, о которых даже любимому сыну лучше ничего не знать.

Твои слова. Заговорил мне зубы. Даже фрейлейн Элленбергер знала больше меня, но ты заставил ее дать обет молчания в день, когда она приняла послушничество.

И ведь ты посмеялся последним, не так ли? Ты уже умирал, но твой секрет был мне недоступен. И когда встал вопрос, кто доберется до тебя первым, Костлявая или венские власти, на сцену вышла обожаемая стариной Вестерхаймом королева Англии, которая ни с того ни с сего распорядилась — загадка для простых смертных — пригласить тебя в британское посольство, где с надлежащей помпой посол ее величества произвел тебя в кавалеры ордена Британской империи, а об этой чести, как мне впоследствии доложили, ибо от тебя об этом я никогда не слышал, ты, оказывается, мечтал всю свою жизнь.

И на церемонии инвеституры ты прослезился.

Как и я.

Как прослезилась бы и твоя жена, моя мать, если бы ей случилось оказаться рядом, но до нее Костлявая добралась гораздо раньше.

А к тому моменту, когда ты с ней воссоединился в Банке Счастья на Небесах, — этот шаг, если мы снова вспомним о твоей легендарной осмотрительности, ты совершил всего два месяца спустя, — переезд твоего детища в Гамбург представлялся привлекательным, как никогда.

«Наши клиенты, мистер Брю, не из тех, кого можно назвать нормальными клиентами».

Зажав одной рукой подбородок, Брю листал туда-обратно жиденькую и такую скрытную папку. Указатель причесан, документы, подтверждающие личность вкладчика, удалены. Отчет о встрече — только Липицаны сопровождались таковыми — зафиксировал время и место встречи между недобросовестным клиентом и недобросовестным банкиром, но не суть.

Капитал владельца счета инвестирован в офшорный управляемый фонд на Багамах — общепринятая практика для Липицанов.

Управляемый фонд принадлежит лихтенштейнской компании.

Доля владельца счета лихтенштейнской компании в виде предъявительских облигаций помещена в банк «Брю Фрэры».

Эти облигации надлежит передать одобренному заявителю по предъявлении надлежащего номера счета, неоспоримого удостоверения личности и, как уклончиво сказано, необходимого инструмента доступа.

За подробностями предложено обратиться к персональному досье владельца, что в принципе невозможно, так как последнее было сожжено в тот самый день, когда Эдвард Амадеус Брю, кавалер ордена Британской империи, номинально передал ключи от банка своему сыну.

Короче, ни формальной передачи, ни надлежащей процедуры, а просто «привет, это я» из уст счастливого обладателя шифра, водительского удостоверения и так называемого инструмента — и незадекларированная пачка сомнительных облигаций переходит из одних грязных лап в другие — идеальный сценарий отмывки денег.

— Вот только… — пробормотал вслух Брю.

Вот только в случае Григория Борисовича Карпова, бывшего полковника Советской армии, в роли одобренного заявителя — если он таковым окажется — мы увидим «земного изгоя», у которого сама мысль о заявлении своих прав вызывает отвращение и который, по крайней мере в душе, предпочел бы умереть от голода. А еще он идет ко дну, и мне надо только протянуть ему руку. Он верит, что я его спаситель и что без меня ему прямая дорога обратно в ад.