Юрий Абожин - Конец карьеры

Во дворе хозяин дома Никанорович приветливо улыбался, поджидая Николая.

— Здравствуй, сынок. Здравствуй, — ответил Никанорович на приветствие Зубенко. — Как жилось-былось? Мы вот решили возвернуться. Стеснять не будем. Живите. А нам, старикам, веселее.

Николай остановился на крыльце. Отсюда была видна сопка и камни, но человека там уже не было. Он или спустился ниже или прошел дальше к кустам орешника, который поднимался по противоположному склону почти до вершины сопки. Услышав разговор, из дома выглянула Марфа Тимофеевна и поздоровалась, как показалось Николаю, как-то заискивающе, обрадованно. Зубенко некогда было обращать на это внимание, его мысли были поглощены человеком, который поднимался перед ним.

Словоохотливый Никанорович, найдя внимательного слушателя, говорил обо всем, перескакивая с одного на другое, как это умеют делать старики. Он рассказал и про огород, который они с Марфой Тимофеевной осмотрели, и про последние события в мире, и про свою дочь в городе. Николай, занятый своими мыслями, только поддакивал и кивал головой, делая вид, что внимательно слушает. Старик, обратив внимание, что постоялец приспособил под турник трубу, которая лежала в подполье, переключился на нее.

— А и правильно приспособил. Что ей без делу валяться? Притащил на всякий случай…

— Кого?

— Да трубу!

— А-а…

Никанорович с восхищением рассматривал крепко сбитую фигуру квартиранта.

— А ты, видать, здорово на энтой штуке упражняешь. Силы не занимать, поди… А я и в молодости не мастак был насчет силы. Хвастать не буду. Да и в ту пору некогда было. С зари до зари на работе. Не до спорту. Умаешь спину за день-деньской, доберешься до хаты — и набок. Утречком, чуть свет, снова вставай. Так вот и крутились. Уж после революции жизнь налаживаться стала. Сойдемся в воскресенье верховские против низовских, стенка на стенку, носы друг дружке пораскрасим — вся и физкультура. А и у нас были мужики — кочергу узлом вязали. Кузнец Митрофан силен был, но старшой сын пообогнал его. У барыни однажды быки подрались. Породистые были, черти. Один другого помял сильно. Так энтот сын Митрофана его на себе в усадьбу припер. Версты две топал. А в том бугае пудов двадцать пять было.

— Это что, четыреста с лишним килограммов?

— Так выходит. Ушел он потом из деревни. Циркачить стал.

Николай заинтересовался разговором, продолжая следить, не появится ли снова Рязанцев. Он спросил старика:

— А где вы жили, Петр Никанорович?

— В Белоруссии. Войну там перемучились, а после войны сюда вот подались к старшому сыну. Да его перевели еще дальше на Север, а мы тут прижились, попривыкли. Да и домом обзавелись, не бросишь. В прошлом годе и меньшого проводили служить. Одна дочь осталась в городе.

— Старый, что там тары-бары развел? — подала голос Марфа Тимофеевна из дома. — Человеку, может, отдохнуть надо. Иди-ка, подмоги.

Никанорович поспешно ушел в дом. Внизу, под сопкой, прошла машина. По улицам растекались люди. Отсюда, сверху, их беготня казалась бестолковой, бесцельной. Когда стало смеркаться и корабли в бухте зажгли разноцветные огоньки, Зубенко пошел к камням. Впервые Рязанцева он увидел, кажется, в тот день, когда дежурный знакомил его с офицерами штаба. Вспомнив разговоры с ребятами, он спросил у Ершова про лейтенанта. Ершов ответил:

— Хороший, душевный человек. Замечательный товарищ… Только вот эта нелепая история с его невестой: бросилась со скалы и убилась. Не слышали?

— Слышал. Так это тот самый Рязанцев?

— Да, он. Неприятная все же история. Парень очень переживает, а тут еще эти разговоры. Официально дело прекратили из-за отсутствия улик, а злые языки продолжают болтать.

— Может быть, доля правды в этом все же есть?

Ершов нахмурился.

— Не думаю. Не такой он человек — весь, как на ладони. Прозрачный, как вода на мели. И любовь их вся на виду была. Не скрывались они, не прятались. Многие офицеры были в числе приглашенных на свадьбу…

— Откуда он сам?

— Кажется, тамбовский. Понимаешь, помочь ему ничем невозможно. Кроме как дружеским участием.

Зубенко тогда проникся уважением и состраданием к симпатичному черноволосому лейтенанту.

— В городе у него родственников или знакомых нет? — спросил Николай.

— Нет. Тяжело ему сейчас, ищет уединения, часто уходит на ту злополучную скалу. Стал сторониться товарищей.

Вспомнив этот разговор, Николай посмотрел в сторону площадки, где погибла девушка. Вчера подполковник Снегирев сообщил ему, что в органы милиции переслали анонимное письмо на лейтенанта Рязанцева. В нем просили обратить внимание на офицера, сообщая, что он морально разложившийся тип, из-за которого обесчещенная девушка бросилась со скалы. Возможно, письмо писала равнодушная к чужой беде рука, а может быть здесь чей-то злой умысел.