Михаил Пархомов - Тени на стене

С этого все и началось. Он спросил, где она живет, и в следующую субботу пришел к ней. Он уже не боялся, что кто–нибудь из ребят, увидев его с Аннушкой, потом спросит: «И где ты выкопал такую?» Теперь он ждал субботы, как ждут чуда. И чудо являлось ему в белой блузочке и прюнелевых туфельках с перепонками. Чудо было изменчиво. Он никогда не знал, что оно выкинет в следующую минуту.

Но им было хорошо вдвоем. Они вспоминали Чебанку с ее пасеками и кудрявыми садами, вспоминали студеную коду, хлюпавшую из ведра, когда Нечаев вертел короб, на который наматывалась цепь — колодец был темен, как глаза Аннушки. Им было что вспомнить. Но это прошлое виделось сквозь дымку. Было жаль, что с ним покончено. У этого прошлого был грустный запах осенних яблок.

— Я, кажется, опоздала…

Она опять застала его врасплох. Она любила появляться неожиданно, совсем не с той стороны, с которой он ждал. Видя, что он сердится, она взяла его под руку.

В парке играл оркестр.

Они уселись за столик, и девушка в кружевном передничке принесла им мороженое. Потом они стреляли в тирс по зайцам и совам.

Затем Аннушке захотелось танцевать, и они поднялись на танцевальную площадку, вокруг которой горели фонари. «Танцуем вальс! — объявил узкоплечий парень с черными бачками на птичьем лице. — Кавалеры приглашают дам». И Нечаев, как заправский кавалер, прищелкнул каблуками.

На танцевальной площадке было душно. Аннушка обмахивалась батистовым платочком, который потом засовывала под ремешок часов. На ней была его бескозырка. Когда он попытался отобрать ее, Аннушка увернулась. Знала, что без бескозырки он не может вернуться на корабль. А было уже поздно.

Наконец она сжалилась над ним. «Ладно, возьми. Очень надо…» Она поджала губы. И он побежал, то и дело оглядываясь и думая о том, как бы не опоздать на последний баркас.

Так случилось, что сигнал большого сбора он услышал возле штаба флота.

А потом, стоя на баркасе, увидел, как один за другим погасли в темной дали Инкерманские створные огни и Херсонесский маяк. И сразу появилось что–то зловещее в темном небе над Севастополем, в темном море. А он, грешным делом, все еще улыбался и теребил бескозырку. И почему это все девчонки любят щеголять в бескозырках?..

Он продолжал улыбаться, даже когда спустился в кубрик. Он был уверен, что все уже спят. Но стоило ему прилечь на свою койку, как сверху свесилась вихрастая голова, и Костя Арабаджи спросил шепотом:

— Видел Клавку?

— Сказала, что будет ждать.

— А у тебя как дела? Впрочем, можешь не отвечать. Факт, как говорится, «на лице».

Нечаев притворился спящим. Косте только попадись на зуб!.. Он был родом из Балаклавы, но мог заткнуть за пояс любого одессита. Но тут Нечаева выручил Яков Белкин. Приподнявшись на локте, он так рявкнул, что Костя поспешил спрятать голову под подушку.

И стало тихо. Из открытого иллюминатора в кубрик проникал по–ночному теплый шелест моря. И смутно белели в темноте простыни и подушки, придавленные головами спящих. А Нечаев лежал и думал о том, что за те полтора года, которые они провели бок о бок в одном кубрике, и балагур Костя Арабаджи, и увалень Яков Белкин — пот о ком не скажешь, что он родом из Одессы! — и тихий Шкляр по прозвищу Сеня–Сенечка, чья койка была напротив, и все остальные матросы, даже те, с которыми он иногда спорил, стали ему так дороги и необходимы, что теперь он не мыслил себе дальнейшей жизни без них.

Когда корабль выходит в открытое море, и вдруг раздается сигнал тревоги, и все занимают свои места согласно боевому расписанию, и от напряженного ожидания на скулах натягивается кожа, — в такие минуты с особой остротой радуешься тому, что ты не одинок. Хорошо, что рядом с тобой товарищи. Вот они стоят в брезентовых робах. Один, второй, третий… И вдруг ты начинаешь понимать, что они тебе дороже всех людей на свете. Что ты без них?

И теперь он тоже думал о них.

Но потом он перенесся из действительности в прошлое, в котором было тепло и уютно именно потому, что в нем была Аннушка. В это прошлое он возвращался всегда охотно. Он заметил, что люди вообще живут не столько в настоящем — разговаривают, работают, несут караульную службу — сколько в прошлом, в этой стране воспоминаний, в которой никогда не бывает ни слишком холодно, ни слишком жарко. Эта страна была освещена тихим солнцем. И в ней все еще можно было изменить по своему желанию, стоило лишь захотеть. Бесплодное занятие? Никому еще не удавалось улучшить и исправить собственную жизнь? Может быть… Но человеку позарез надо чувствовать себя хозяином собственной судьбы. У него можно отобрать свободу и жизнь, но отобрать у него мечту — нельзя.