Иосиф Лоркиш - Невидимые бои

— Арестовать и засудить! — почти крикнул Волосов.

Поляков нахмурился, а Озолинь внимательно посмотрел на Волосова и слегка постучал пальцами по столу.

— Эк куда хватил, — досадливо сказал Поляков. — А ты как думаешь, Антон Васильевич?

— По-моему, он — не типичный враг, — сказал Морозов. — Его втянули в группу. Но он пока ничего не сделал, да, видно, и не собирался делать. Какая будет польза от того, что его, как высказался наш молодой ДРУГ, — тут он окинул Волосова слегка насмешливым взглядом, — «засудят»? Прозоров заявил, что хочет стать честным человеком. Давайте поверим! Никуда он не уйдет, а польза от него может быть немалая.

— Не нравится мне Прозоров, — заметил Михаил Воронов. — Безвольный он человек, тряпка. Не люблю таких слизняков. И все-таки я согласен с Антоном Васильевичем. Надо учесть, что он не воспользовался деньгами и, по существу, сам пришел, сам все рассказал. А главное, арест, по-моему, просто тактически нецелесообразен.

Александр Семенович вопросительно посмотрел на Озолиня. Тот молча кивнул.

Поляков закурил.

— Формально Прозоров совершил преступление, — сказал он, — и его можно судить. Он представляет опасность — неплохой материал для любой разведки. Но все-таки он не хотел стать шпионом — боялся ли, или еще что, не знаю, — но, главное, не хотел. И когда его завербовали, он все-таки решил идти к нам. Не сразу: видно, не хватало силы воли, — но на то он и Прозоров. Дадим ему возможность стать снова честным человеком.

— Давайте вспомним, как поступал Дзержинский, — заговорил молчавший до этого Озолинь. — Однажды к нему пришла жена арестованного контрреволюционера и сказала, что очень тяжело заболел ее сын. Она просила Феликса Эдмундовича, чтобы он отпустил ее мужа повидаться с сыном, так как тот может каждую минуту умереть. И Дзержинский отпустил. На семь дней.

— Вернулся? — с любопытством спросил Воронов.

— Вернулся, — сказал Озолинь. — Конечно, Феликс Эдмундович рисковал, но он хорошо понимал людей, их психологию и знал, кому и при каких обстоятельствах можно поверить, а кому нет. Вот так…

Озолинь замолчал.

Поляков внимательно оглядел всех.

— Ну что ж, поверим и мы? — спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: — Он очень может нам пригодиться. Продумайте все варианты.

…Поздно ночью из подъезда на улице Воинова вышли два человека и сели в машину.

— Ну как там, все документы и пропуска в порядке? — спросил Воронов у шофера.

— Всё в порядке, Михаил Андреевич!

— Тогда гоните в Ольгино! Забросим вот знакомого. К утру должны вернуться обратно.

Зарычал мотор, машина пересекла Литейный и помчалась по набережной.

Вскоре после того небольшого совещания, где решалась судьба Прозорова, Виктор Волосов, проходя по одному из коридоров управления, встретил Озолиня.

— А, товарищ Волосов! — приветливо сказал Озолинь. — У вас есть время? Тогда зайдите на минутку ко мне. Поговорим.

Волосов с готовностью кивнул, несколько недоумевая, о чем это — персонально с ним — будет говорить Озолинь.

Озолинь усадил Виктора на диван, а сам стал не спеша прохаживаться по кабинету, заложив руки за спину.

— Из вас получится хороший чекист, товарищ Волосов, — неожиданно сказал Озолинь.

Виктор смутился. Он знал, как скуп на похвалы Дмитрий Дмитриевич.

— Но… — Озолинь поднял вверх длинный, худой палец, — но кое-что вам надо учесть.

Виктор с некоторой тревогой посмотрел на Озолиня.

— Хотите, я вам расскажу случай, который многому меня научил? — спросил Дмитрий Дмитриевич.

Виктор кивнул: конечно!

— Так вот. Был я тогда еще моложе вас и, пожалуй, погорячее. Работал я в уездном ЧК одного небольшого южного городишка…

И Озолинь рассказал, как однажды в приемную ЧК пришел высокий седоусый мужчина. Он был в гражданском платье, но выправка его и манера держаться подтянуто и строго выдавали в нем бывшего военного.

«Что вас привело к нам?» — спросили его.

«Пришел за помощью. Или арестуйте, или помогите».

История этого человека была довольно типичной; немало таких историй приходилось выслушивать в те годы сотрудникам ЧК.

Он родом из мещан. Получил образование и пошел на военную службу. Честно сражался с немцами. И, как многие офицеры, проклинал виновников поражений на фронтах. Поэтому Февраль встретил сочувственно, хотя и осторожно, а вот Октябрь — как он сам выразился — «не понял». «Многое мне казалось странным, многое пугало…» Особенно возмутил его Брестский мир. Как? Отдать немцам Прибалтику, половину Белоруссии, Украину с Донбассом, платить контрибуцию! Позор! Объяснение пришло само собой: «Продали большевики Россию». Офицер пробрался на юг, к генералу Деникину, в так называемую Добровольческую армию — «спасать единую, неделимую Русь». Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: едва получив назначение, офицер заболел тифом. Полгода провалялся в больнице. Было достаточно времени, чтобы поразмыслить.