Алистер Маклин - Цирк

Ринфилд опорожнил свою рюмку. Его руки перестали дрожать, и он полностью пришел в себя.

— Откровенно говоря, нет.

— О том, что вас могут арестовать?

— Нет.

— Понимаю. Это было бы ужасно для вашего бизнеса. Могу ли я сделать вывод, что вы передумали?

— Не знаю, просто не знаю. — Ринфилд встревоженно посмотрел на Бруно: — А ты?

— Я еду. — Голос Бруно был ровным и бесцветным, лишенным каких-либо признаков театральности. — Если придется, поеду один, хотя пока не знаю, как я туда доберусь и что стану делать, когда попаду на место. Но еду в любом случае.

Ринфилд вздохнул:

— Значит, вот как, — и едва заметно улыбнулся. — Придется ехать. Ни один иммигрант не сможет посрамить американца в пятом поколении.

— Благодарю вас, мистер Ринфилд. — Адмирал с любопытством и в то же время оценивающе посмотрел на Бруно. — И вас также, мистер Вилдерман. Скажите, почему вы решили ехать?

— Как я уже говорил мистеру Фосетту, я ненавижу войну.

Адмирал ушел. Следом за ним удалился доктор Харпер. Ушли Ринфилд и Бруно. Вскоре после этого унесли тело Пилгрима. Через три дня его подобающим образом похоронят, и никто и никогда не узнает об истинной причине смерти правнука английского пэра. Подобное нередко случается с людьми, посвятившими жизнь разведке или контрразведке. Их жизнь порой обрывается самым неожиданным образом.

Фосетт, с мрачным и решительным выражением на пухлом лице, мерил шагами комнату погибшего коллеги, когда зазвонил телефон. Он тут же поднял трубку и услышал хриплый срывающийся голос:

— Фосетт? Это вы, Фосетт?

— Я. Кто это?

— Я не скажу вам этого по телефону. Вы прекрасно знаете, кто это. Вы втравили меня в это. — Голос так сильно дрожал, что его невозможно было узнать. — Ради бога, приходите скорее сюда, произошло нечто ужасное.

— Что именно?

— Приходите скорее. — Голос стал умоляющим. — И ради бога, приходите один. Я буду у себя в кабинете. В цирке.

Связь прервалась. Фосетт подергал рычажок, но в трубке было тихо. Он положил трубку, вышел из комнаты и запер за собой дверь. Потом вошел в лифт, спустился в подземный гараж, сел в машину и поехал в цирк сквозь тьму и дождь.

Огни, освещавшие цирк, были выключены, лишь кое-где горели тусклые лампочки — было уже очень поздно, и сотрудники цирка давно устроились на ночь в цинковом поезде. Фосетт вышел из машины и поспешил к клеткам с животными, рядом с которыми находился обшарпанный рабочий кабинет директора цирка. Здесь оказалось довольно светло, однако нигде не было видно ни одного человека. Вначале это очень удивило Фосетта, который знал, как Ринфилд дорожит своими четвероногими артистами. Но потом Фосетт подумал, что в отсутствии персонала нет ничего странного: какой нормальный человек станет входить в клетки к индийским слонам или к нубийским львам? Этими животными не только трудно управлять, их так же трудно украсть и вывести из цирка. Большинство животных спали, лежа на полу своих клеток, кроме слонов, привязанных за передние ноги и стоявших раскачиваясь из стороны в сторону. Двенадцать бенгальских тигров беспокойно метались по клеткам и время от времени рычали без видимой причины.

Фосетт направился было к кабинету Ринфилда, но в изумлении остановился, заметив, что в его единственном окне темно. Он подошел поближе и подергал дверь. Она была не заперта. Фосетт открыл дверь и заглянул внутрь. И тут свет померк у него в глазах.

Почти всю ночь Ринфилд не спал, и неудивительно: он размышлял о том, что произошло за день и какие еще неприятности принесут с собой эти события. В конце концов в пять утра Ринфилд встал, принял душ, побрился, оделся, покинул свои роскошные покои в поезде и направился туда, где располагались животные. Он всегда инстинктивно искал успокоения в общении с ними. Ринфилд любил цирк, цирк был его настоящим домом. Между Ринфилдом и его животными существовали определенная гармония и взаимопонимание, которых у него не было со студентами в те годы, когда он преподавал экономику. Ринфилд считал свою прежнюю преподавательскую деятельность напрасной тратой времени и полагал, что зря угробил на нее лучшие годы жизни. Кроме того, директор цирка рад был провести некоторое время с Джонни, ночным сторожем, который, несмотря на разделявшую их социальную пропасть, был старинным приятелем и доверенным лицом Ринфилда. Правда, этой ночью директор цирка никому не собирался исповедоваться.

Джонни нигде не оказалось. Это было странно, потому что старик-сторож никогда не спал на посту, хотя его работа была не слишком трудна: он должен был сообщать дрессировщикам или ветеринарам о любых признаках нездоровья у животных. Сначала отсутствие Джонни лишь слегка удивило Ринфилда, потом он забеспокоился и принялся тщательно осматривать помещение, пока не обнаружил сторожа в темном углу. Джонни, пожилой иссохший калека — он не раз падал с каната, — был надежно связан, и во рту у него торчал кляп. Сторож не пострадал, но был ужасно разгневан.