Отогнав машину, он вернулся к телу, опустился рядом с ним на колени и начал бережно разматывать и снимать бинты. И вновь увидел лицо Мики. Оно выглядело примерно так же, как на кухонном полу, разве что казалось немного старше, чище, строже. В общем, по мнению Пенделя, выглядело более героическим.
Мики, мальчик, твое лицо останется пока здесь, в пустыне. Пока не настанет час, и под торжественные залпы орудий не будет перенесено в президентский дворец. Но случится это, когда Панама освободится от всего, что ты всей душой ненавидел. Так от чистого сердца говорил Пендель Мики. И еще мне страшно жаль, Мики, что ты встретил меня, потому что со мной лучше не встречаться. Ему хотелось сказать что-нибудь вслух, но не получалось. И вот, в последний раз оглядевшись и убедившись, что вроде бы никто не возражает, он прицелился и произвел два выстрела, с любовью и печалью в сердце. Так стреляет человек в безнадежно больное животное, чтоб облегчить его муки. Один выстрел – чуть ниже левой лопатки, второй – чуть ниже правой. Отравление свинцом, Энди, – подумал он, вспомнив обед с Оснардом в клубе «Юнион». – Три контрольных выстрела профессионала. Один в голову, два в сердце, и все, что осталось от человека, можно видеть на первых страницах газет. Производя первый выстрел, он подумал: это тебе, Мики. А при втором: а вот этот – мой.
Третий Мики за него уже исполнил, так что какое-то время Пендель просто стоял с пистолетом в опущенной руке и слушал море и молчание оппозиции Мики.
Затем снял с Мики пиджак, и вернулся к машине, и, проехав ярдов двадцать, выбросил пиджак из окна, как поступил бы любой профессиональный киллер, вдруг, к своему раздражению обнаруживший, что, догнав свою жертву, застрелив ее, избавившись от трупа в уединенном месте, он оставил в машине пиджак убитого, будь он трижды проклят. Тот самый, который был на нем, когда я его пристрелил, а потому надо срочно избавиться и от пиджака тоже.
Вернувшись в Читре, он долго ездил по безлюдным улицам в поисках телефона-автомата, не занятого пьяницами или любовниками. Он хотел, чтоб его друг Энди узнал первым.
Загадочное уменьшение штата британского посольства в Панаме в дни, предшествующие операции под кодовым названием «Безопасный проход», вызвало в Британии, а также в средствах массовой информации небольшую бурю. И стало предлогом для более широких дебатов о закулисной роли Британии в американском вторжении. Мнение латиноамериканцев было единым. «МАРИОНЕТКИ ЯНКИ!» – кричал заголовок в доблестной панамской газете «Ла Пренса», а ниже красовался годичной давности снимок, на котором посол Молтби заискивающе пожимал руку американскому генералу, командующему Южной группировкой войск на каком-то давно забытом всеми приеме. В Англии же мнения сначала разделились довольно предсказуемым образом. В то время как пресса, принадлежавшая Хэтри, описывала этот великий исход дипломатов, как «блестяще задуманную и организованную операцию в духе лучших традиций Большой Игры», а также намекала на «некий тайный подтекст, о котором мы никогда не узнаем», ее конкуренты во весь голос вопили: «ТРУСЫ!» И обвиняли правительство в тайном сговоре с худшими представителями американских крайне правых, использующих «особую уязвимость» президента в этот предвыборный год, в нагнетании антияпонской истерии, в поощрении американских колониальных амбиций за счет Британии и ее связей со всей остальной Европой. И виной, и первопричиной всему этому безобразию назывался окончательно дискредитировавший себя в предвыборной гонке британский премьер-министр, апеллирующий к самым позорным чертам в британском национальном характере.
И если на первых страницах изданий Хэтри красовались цветные снимки премьер-министра с подписями типа: «СКРОМНЫЙ БРИТАНСКИЙ ЛЕВ СНОВА ПОКАЗЫВАЕТ ЗУБЫ», то их конкуренты бросали вызов «глупым имперским фантазиям Британии» под двойным лозунгом: «ФАКТЫ И ЗАБЛУЖДЕНИЯ», а также – «ВСЯ ОСТАЛЬНАЯ ЕВРОПА КРАСНЕЕТ ОТ СТЫДА». И сравнивали «сфабрикованные обвинения против панамского и японского правительств» с предательскими и подлыми ухищрениями прессы Херста, стремившейся заранее оправдать агрессивную американскую позицию в испано-американской войне.
Но какова же в действительности была роль Британии? «Каким образом, – цитируя передовую в „Тайме“, озаглавленную „НЕТ ПРОТИВОРЕЧИЙ“, – сумела Британия влезть всеми четырьмя ногами в американское корыто?» И тут снова все взгляды дружно обращались к британскому посольству в Панаме и его взаимоотношениям или подозрительным отрицаниям таковых с бывшим студентом Оскфорда, жертвой режима Норьеги и известным отпрыском политического истеблишмента Панамы Мики Абраксасом. Его «изуродованное» тело было обнаружено на пустыре, неподалеку от городка под названием Парита, со «следами пыток и издевательств, а также насильственной смерти»; предполагалось, что совершили это преступление бойцы специального подразделения, находившегося в ведении президента. Первой об этой истории поведала пресса Хэтри. Она же сумела раскрутить ее. Сеть телевизионных каналов, принадлежавших тому же Хэтри, раскрутила уже на полную катушку. И вскоре каждая британская газета, вне зависимости от принадлежности и направления, сочла своим долгом опубликовать свою историю об Абраксасе под самыми разнообразными заголовками: «НАШ ЧЕЛОВЕК В ПАНАМЕ», «ОБМЕНИВАЛСЯ ЛИ РУКОПОЖАТИЕМ С КОРОЛЕВОЙ НАШ ТАЙНЫЙ ГЕРОЙ?» и, наконец, «БЫЛ ЛИ ЭТОТ ЖИЗНЕРАДОСТНЫЙ ПЬЯНЧУЖКА БРИТАНСКИМ АГЕНТОМ 007»? В более серьезной и здравой, а потому вызвавшей меньше доверия публикации говорилось, что вдова Абраксаса покинула Панаму уже через несколько часов после обнаружения тела мужа и скрывается сейчас в Майами, под защитой и покровительством некоего Рафаэля Доминго, близкого друга покойного и известного в панамских деловых кругах человека.
Читать дальше