Алексей Нагорный - Я — из контрразведки

Скуратов взял лист из ее подрагивающих пальцев, посмотрел и снова перевел взгляд на нее:

— А вы добренькая, оказывается. То–то я удивился вашему выступлению в доме этого Акодиса. Думаю себе: гроза большевиков Лохвицкая, и вдруг — жалость. С чего бы это, думаю?

— Я могу идти? — холодно спросила она.

— Конечно. Я сейчас поеду допрашивать Коханого, потом встретимся у генерала.

Они вышли из номера. Скуратов тщательно запер дверь и послал Зинаиде Павловне воздушный поцелуй.

Она вернулась в свою комнату. Было тревожно. Она понимала, что сейчас, через несколько минут окончательно и бесповоротно решится судьба Марина. Чем ему помочь? Нечем… Она ничего не может… Разве что умереть вместе с ним. Она отчетливо представила себе лицо Скуратова, близко–близко увидела его злобно–глуповатые голубые глаза, потрескавшиеся губы, которые он ежеминутно облизывал, и вдруг вспомнила, как он сказал: «Поеду допрашивать Коханого».

— Поеду, — повторила она вслух.

Как же так? Коханый здесь, в подвале гостиницы, зачем же ехать? И тут же снова вспомнила, что тогда там, в суде, Скуратов приказал своему унтер–офицеру везти Гаркуна в какой–то особняк на Мичманскую. Она подскочила к окну и увидела, как двое унтер–офицеров сажают в пролетку Коханого. На запястьях у него матово блеснули стальные наручники.

— Ступайте! — услышала она голос Скуратова. — Я сам. — Скуратов сел рядом с Коханым, расправил вожжи. — Э–э, залетные!

Лошади резво взяли с места. Зинаида Павловна заметалась в растерянности. Она поняла: Скуратов что–то задумал, иначе зачем бы ему понадобилось увозить арестованного из контрразведки. Она сбежала по лестнице вприпрыжку, словно гимназистка, и вылетела на улицу. Как и обычно, у подъезда гостиницы стояло множество экипажей, и она поблагодарила судьбу за то, что спасительная мысль проследить за Скуратовым вовремя пришла ей в голову. Она села в первый попавшийся экипаж, крикнула кучеру:

— Трогай и побыстрее! — И добавила уже тише и спокойнее: — Я покажу дорогу.

Лошадь резво взяла с места и понеслась вскачь. Зинаида Павловна приподнялась на сиденье и из–за плеча кучера старалась рассмотреть, что же там, впереди. Мелькали дома, прохожие. Коляска резко кренилась на поворотах, казалось, вот–вот опрокинется. Наконец, показалась пролетка Скуратова. Рядом с ним по–прежнему сидел Коханый.

— Тише, — приказала Зинаида Павловна кучеру. — Стой!

Скуратов тоже остановил лошадь и вышел из пролетки. Помог спуститься Коханому и подвел его к калитке в красивом высоком заборе из кованых прутьев. Открыл калитку и повел в глубь заросшего сада к аккуратному одноэтажному домику из красного кирпича.

— Езжай, братец, — Зинаида Павловна отпустила кучера и перешла на другую сторону улицы.

Дом отсюда был виден очень хорошо: Скуратов стоял на крыльце и вертел флажок звонка. Через некоторое время открылось квадратное окошечко и показалось знакомое лицо Стецюка. Скуратов переговорил с ним о чем–то, двери домика распахнулись, пропустив приехавших, Стецюк внимательно осмотрелся и закрыл дверь. И тогда Зинаида Павловна поняла: этот дом на Мичманской, этот сад, это все было самым тайным и самым страшным местом врангелевской контрразведки. О нем ходили легенды, но до сих пор Зинаида Павловна не встретила ни одного человека, который смог бы ей рассказать хотя бы какие–нибудь подробности. По роду своей деятельности она не имела ни малейшего отношения к раскрытию и расследованию деятельности большевистского подполья и, будучи профессионалом розыска, хорошо понимала, что любая контрразведка — это множество автономных, независимых друг от друга подразделений, работающих в обстановке строжайшей секретности. Понимала она и другое: сейчас Коханого начнут пытать, и он заговорит. Она это чувствовала и, в отличие от Марина, ни одной минуты в этом не сомневалась. Если Коханый откроет рот, Марин погиб. Она пересекла улицу, открыла калитку: на ней не было ни замка, ни даже щеколды — и решительно направилась к крыльцу. Когда до него осталось всего несколько шагов, она рассмотрела окна особняка: за тщательно вымытыми, поблескивающими стеклами чернели наглухо закрытые шторы. Она повернула флажок звонка, послышалось дребезжащее звяканье, распахнулось окошечко, Стецюк оглядел ее с ног до головы.

— Что вам нужно? — он словно видел ее впервые.

— Я — сотрудница генерала Климовича, — доставая из сумки служебное удостоверение, сказала она. — Вот, читай. Оно подписано самим начальником контрразведки. Ты же меня знаешь, Стецюк.