Андрей Остальский - Синдром Л

В общем, по холодному расчету в основном, но и потакая некоему пробудившемуся любопытству… Догадываешься уже, что я сделала? Примерно?

Так вот: я сказала нежно, с придыханием: «Рустам…»

Он от неожиданности и восторга даже ремень на пол уронил и, что называется, припал ко мне. Шепчет в затылок: «Что, что ты хочешь мне сказать?» Я одними губами, ели слышно, ответила: «Приходи ко мне ночью попозже. Без ремня».

Он отшатнулся. Задышал тяжело. Поднял ремень с пола. Стеганул меня еще пару раз на прощание — но что это были за удары? Я вскрикнула для видимости. Вернее, для слышимости. Он снова нагнулся. Шепнул: «Приду». А я кричала опять, чтобы заглушить его шепот.

И вспоминала миледи. Ты ведь читала «Трех мушкетеров»? Я же тебе давала в восьмом классе! Неужели так и не прочла? А зачем наврала тогда? Ну ладно, вот теперь возьми и прочитай. Главу про миледи и ее неподкупного тюремщика-пуританина Джона Фелтона прочти. Ничто вообще не ново под луной. Все когда-нибудь уже бывало и писателями описано.

Больше всего я боялась, что скрип проклятой двери нас выдаст. Но она совсем не скрипела на этот раз. Так что я чуть приход Рустама не проспала.

Я же не знала, не ведала, что он добыл где-то масла машинного и плеснул на петли, пока никто не видел. Это очень мудро было с его стороны и предусмотрительно. Но вся предусмотрительность на этом и кончилась. Он говорил потом, что никогда не мог себе представить, что масленка может вызывать такие эмоции, так возбуждать. Что когда он на нее смотрел и когда масло лил, то видел ясно-ясно, для чего он это делает. Что за этим последует. В деталях, ярко себе представляемых.

Вообще, у него слишком было воображение развито для боевика и полевого командира. Впрочем, выяснилось, что он был актером по специальности, чеченскую студию ГИТИСа в Москве оканчивал, потом в Грозном в драмтеатре работал. Главные роли играл — героев-любовников, понятное дело. Протягивал руку к балкону, на котором стояла Джульетта, и мусульманские девушки в зале рыдали. Ну а потом пришло время очередной чеченской трагедии, сколько их было за последние два века… Потерял он и жену, и детей, и родителей. Всех погубили федералы. Так он, по крайней мере, считал. Да и театра, как такового, не осталось, даже здание сгорело. И вся жизнь сгорела дотла. С тех пор он и не жил уже. Мстил. Кроме этой голой мести, в ожидании физической смерти тела, ничего не осталось. Так он думал. Пока не встретил меня. После чего в душе, мертвой, что-то неожиданно зашевелилось. Не говоря о теле. Там уж такое шевеление пошло…

Вот, говорил он мне потом, чуть, на масленку глядя, не кончил…

Что было в ту первую ночь? Ох, Нинка, любопытство тебя мучит. Ну, ладно, слушай. Да не пей залпом, это же не водка, а мускат «Белого Камня»… Так вот, наверно, было уже часа два ночи или что-то в этом роде. Часовой за дверью моей комнаты храпел так, что стены тряслись… Как потом выяснилось, это Рустам его самогоном напоил, да еще и снотворного ему туда сыпанул… И все равно, авантюра это была отчаянная. Я-то, когда его звала, не подозревала даже, что прямо за дверью пост круглосуточный… А то бы никогда не решилась. Но Рустама, видно, уже ничто остановить не могло. Всякое благоразумие утратил.

Ну вот, дверь не скрипела, из-за нее доносился заливистый храп, и я уже тоже погрузилась в полудрему, не надеясь дождаться событий, как вдруг проснулась от ощущения: в комнате кто-то есть. И продвигается ко мне. Бесшумно. Ну, почти. Какие-то звуки я все-таки улавливала, чувствовала, что человек все ближе и ближе. К кровати подбирается. Я приподнялась, насколько шнур позволял. Всматривалась во тьму мучительно, но разобрать ничего не могла. Кровь в висках стучала. Стра-ашно… Гадаю, кто это? Рустам, идущий за любовью, или Урод Вагонов — за жизнью моей? А может быть, кто-то третий, не выдержавший долгого полового воздержания? Изнасилует сейчас во все дырки и задушит? А что, вполне правдоподобно… Я такие взгляды этой братвы боевой на себе ловила, что мороз по коже бегал… А сейчас — меня от страха и напряжения озноб колотил…

И тут — о, слава, слава Аллаху! — чувствую прикосновение знакомых длинных пальцев — они ласкают меня, гладят лицо, губы, шею. Знаешь, такое это было облегчение! Я еле сдержалась, чтобы не вскрикнуть радостно. Не заржать, как лошадь при виде хозяина… Но не то что кричать, а и разговаривать было неблагоразумно. Разве что тихим-тихим шепотом…

И вот тогда-то он и прошептал это слово, это имя впервые. Будто ветер прошелестел мимо уха: «Шурочка…»