Андрей Остальский - Синдром Л

А что слова? Бледные тени, жалкое подобие. Мысль изреченная есть ложь. Слова для тех, кто еще не научился обходиться без них. Кто еще только мечтает перейти на другой уровень. Многие так и не переходят. Даже прожив двадцать лет в браке. А мы с Сашенькой были уже там, на этой головокружительной высоте, на Олимпе, на второй день после знакомства.

Но вот что я очень хотел у нее спросить и не успел: надо ли признаваться ее отцу, как давно мы знакомы? Вернее, как недавно. Я только открыл рот, чтобы задать этот вопрос, как сам Фазер вышел в коридор — и начался этот танец китайских болванчиков.

Но роковой момент настал раньше, чем я думал. Даже еще к десерту не приступили.

— Как давно вы знаете Сашу? — спросил Фазер, помешивая ложкой в чашке растворимого кофе и благосклонно мне улыбаясь. Наверно, ожидал ответа: уже два месяца. На большее, наверное, особенно не рассчитывал, хотя тайно, может быть, и надеялся услышать: почти год. В крайнем случае — сорок дней уже. И даже, наверное, уже внутренне отрепетировал свою реакцию. Что он вздохнет и скажет философски, как и подобает седовласому мудрецу: «Ну что же, в наше время было иначе… но сейчас эпоха высоких скоростей и быстрых решений — по крайней мере, в любви. Будем надеяться, что в ваших отношениях каждый месяц надо считать за два».

Ну или что-нибудь в этом роде. Я представил себе, как у Фазера отвиснет челюсть, если сказать ему правду — вторые стуки идут. Я очень опасался, что весь запас его доброжелательности и великодушия будет исчерпан. Испарится в одну секунду, как вода, попавшая в плавильную печь. Что он вскочит, сердито скажет: ну знаете! И уйдет в свою комнату, качая головой. А потом, чего доброго, вызовет Сашеньку для тяжелого разговора. А я буду сидеть один в столовой, ловить долетающие через закрытую дверь звуки, стараясь угадать слова, которые ранят мою любимую. И кончится все скоропалительным отъездом на выселки, на Профсоюзную, поближе к генералу Шебякину, не к ночи будь он помянут. А любимая расстроится, будет плакать… При этой мысли я ощутил резкую боль где-то в животе. Внутренний голос… или нюх… или кто он там, проснулся и вяло среагировал: ничего себе. Если каждый раз, когда любимая всплакнет, ощущать физическую боль… мы далеко уйдем. Молчи, сказал я ему. Она почти никогда не плачет. Или очень редко.

Но, так или иначе, на вопрос Фазера надо было отвечать. Пауза и так уже затянулась.

И я сыграл труса. Повернулся к Сашеньке, лучезарно ей улыбнулся и сказал:

— Саша, ты не помнишь точно, когда мы познакомились?

Но она нисколько не смутилась. Сказала:

— О, мы с Сашей знаем друг друга целую вечность.

Вся прелесть была в том, что она не соврала. Правда факта и правда — чего там еще? Явления? Контекста? Эпохи? Нет просто — абсолютная правда, и все.

— А нельзя ли поточнее? — настаивал вредный старикан. — Вечность — это сколько примерно? Она хоть в чем измеряется? В годах, в неделях? В секундах?

Сказав про секунды, он засмеялся. Пошутил, понятное дело. И мы оба с готовностью подхватили шутку и засмеялись неестественно громко.

Потом Сашенька, посерьезнев, сказала:

— В световых годах. Нет, правда. А вообще, отстань, отец, нам считать неохота. Тем более что непонятно, с какого момента отсчет начинать. Я вот, например, веду его с одного дня, по-моему, это была пятница, три года назад. А Саша, кажется, иначе.

«Рустам! Она опять про Рустама!» — Это была очень неприятная мысль. Я-то думал, что мы с ним покончили…

Но главное было достигнуто. Фазер отстал. Перешел на другие темы.

Но потом… Потом академик вдруг объявил, что хочет поговорить со мной один на один. Ох, как же это нам с нюхом не понравилось — совсем. И Сашенька насторожилась. Стала говорить, что все устали, серьезные разговоры отца с женихом надо перенести на другое время. Но Фазер настаивал.

Я посмотрел внимательно на Сашеньку, она пожала плечами. Что делать: потешь старика. Но потом, вслед, еще послала мне взгляд, означавший: но ты там поосторожнее. Не попадись в западню какую-нибудь, но и отца особенно не обижай… Я ответил ей глазами: не волнуйся, все будет в порядке. Ох, как же я ошибался…

Началось все достаточно безобидно. Как полагается, первый вопрос касался серьезности намерений. Смешно, нелепо, бессмысленно спрашивать, кто же признается в несерьезности? Но уж это такая несокрушимая традиция. Со времен, по крайней мере, Древнего Египта отцы и матери задают этот вопрос женихам. Он неизбежен. Ну вот и я смирился. Ответил, поклялся в окончательной и бесповоротной серьезности. Это было легко и приятно — потому что говорить правду всегда легко и приятно. Но про себя подумал: «На самом деле, товарищ академик, вам бы другое спросить: а не имеется ли у вас, уважаемый Александр, случайно, за кулисами женушки: такой миленькой, пухленькой и уже не слишком молодой? И нет ли у вас, часом, также и дочери? Эдакой маленькой очаровательной дурочки?» Вот тут бы я завертелся, как уж на сковородке.