Мастер Чэнь - Этна

— А нам сейчас надо, — вступил Шура, — пару вещей обсудить с пиндосами, причем до января, пока шоколадка не вселится в Белый дом. И договориться — не только вдвоем, а и с европейцами и прочими. А если прямо завтра рванет — то тем более надо. Чтобы шоколадка сел в бушиное кресло уже весь повязанный всякими соглашениями. На этом, кстати, козлиная история с Грузией и ее нападением на осетин тоже закончится. Не до грузин всем будет.

— А договариваемся — и вот сейчас я тебе очень серьезную информацию передаю, сам знаешь, что это значит, — договариваемся мы конкретно о том, что пустые бумажки пусть горят, но вот деньги и банки должны стоять. Помнишь, что было в двадцать девятом году? Нет, ты тогда маленьким был, небось. Банки лежат, бумажки по ветру летают, денег у половины Америки нет вообще, но можно погреться на улице у бочки, которую топят всякими там акциями. Вот нам этого не надо. Доллар должен остаться. И евро тоже. Понял?

Они молчали и смотрели на меня.

— Он не понял, — сказал то ли Шура, то ли Иван.

И они снова начали меня рассматривать.

— Майор, мы так полагаем, что ты тут не совсем бедный, — сказал, наконец, Шура. — Вряд ли у тебя есть много, но что есть, то твое. Так вот, получай свой гонорар: деривативы сбрасывай. Завтра. С утра.

— Слова какие знаем теперь — деривативы, — заметил Иван.

— Всё сбрасывай, выходи в чистые бабки. Потому что, когда начнется — а уже начинается, — ты бумажки эти деривативные в жизни не продашь. А бабки мы, в том числе если встреча послезавтра удастся, пока сохраним. Ну, на годик-другой хотя бы.

Я молчал и, видимо, проявлял признаки нетерпения: нет у меня никаких деривативов.

— Майор, ты не догоняешь, я так чувствую. Дериватив — это то, что вместо денег. И сверх денег. Это когда фонды всякие нарисовали бумажек, показали всем, что циферки на этих бумажках растут и растут как больные: двадцать процентов роста стоимости в год, тридцать процентов. И ведь кто-то их за реальные деньги продавал, эти бумажки, — чего же лучше, пока циферки растут. Но когда начнется, то расти не будут. И никто их у тебя даром не купит. Потому что за ними пустота. Теперь понял?

Я, кажется, понял.

Который сейчас час в Лондоне? Все равно вечер, офисы закрыты. Можно и не спешить.

Они — да не они, а мы — продавали друг другу цену вина, которая будет через три года, пять, десять. Хорошо зная, что она может только вырасти. Но что будет, если придет тот самый пипец? Что станет с индексом Liv - Ex , на который я смотрю раз в неделю, как садовник на фруктовое дерево? Что он такое, этот индекс? А то же, что уверенность всех пассажиров самолета…

И стюардесс, и пилотов…

— Хорошо посидели, — сказал Шура. — Город — просто задолбись. И остров. Ну, ты в плохом месте бы не поселился. И бабьё лучше не бывает, хотя в Риме в этом плане интереснее.

Не гнать. Только не гнать по темной горной дороге. Ворваться к себе, войти в компьютерную систему лондонского фонда с помощью оставшейся дома маленькой считалочки, каждый раз выдающей произвольное сочетание цифр. Написать: в соответствии с пунктом таким-то соглашения инструктирую продать немедленно мой пакет. За вычетом, может быть, той его несущественной части, которая касается новорожденной «Этны», добавил я, подумав. И убрал эти слова — так нельзя, не выйдет.

И всё. В машину — и в третий в этот день раз обратно, в затихшую Таормину. Еще один час в дороге. Завтра я оттуда выписываюсь и одновременно действительно завершаю всю историю с оторванными номерами от мотоцикла.

— Сеньор Рокотофф, вы уверены, что это хотите сделать? — зазвучал у меня в трубке голос на португальском. — А про пункт насчет штрафа в таком случае вы тоже помните? Я серьезно не советую сейчас что-либо продавать. Вы довольно много потеряете. В Америке этой ночью обрушился очень большой банк, «Братья Леман», и сейчас все индексы вообще падают, не только наш. Подождите хотя бы неделю.

— Не могу, — сказал я, не открывая глаз. — У меня финансовые неожиданности, нет у меня недели.

— Что-то у нас в эти дни много клиентов с неожиданностями, — вздохнула трубка. — Хорошо, инструкции ваши ясны, мы их обязаны исполнить.

Я, наконец, открыл глаза: что это, ведь утро — а в Лондоне вообще семь утра, и эти ребята уже на ногах, интересно… Утро, плещется за окном море, я в Таормине и «Атлантиде», просто не помню, как я сюда ночью вернулся, надо как-то проснуться окончательно, позавтракать и вызвать на встречу Лену.