Данг Тхань - Икс-30 рвёт паутину

Любимый мой! Тогда я ещё не умела понять тебя до конца. Могла ли я в моём возрасте представить глубину твоих знаний, твоей души, когда ты говорил мне о национальных героях или когда ты замечал, видя моё неподдельное восхищение европейскими раритетами: „Но это не наше, не вьетнамское“. (Увы! Если бы я тебя понимала тогда, как поняла сейчас!)

Это прекрасное время продолжалось недолго. Дядя сказал мне, чтобы я ехала учиться в Англию. Я до сих пор не знаю, может быть, это было распоряжение какого-то секретного начальника, связанного с моим дядей. Он посоветовал отправиться в Англию, чтобы „ознакомиться с ещё одной державой, расширить кругозор, а также чтоб изучить ещё один иностранный язык, „поднять себе цену, что немаловажно для будущего“. Я понимала, что в советах дяди есть резон. К тому же он был моим опекуном, он отвечал за меня, и я должна была жить, подчиняясь ему. Удивительно ли, что я послушалась дядю и поехала в страну Диккенса и… Интеллидженс сервис.

Я изучала филологию в Кембридже. Преподаватель, которому дядя меня поручил, покровительствовал мне. Он работал на ЦРУ. Именно в университете и именно благодаря усилиям этого преподавателя — не сердись, я знаю, что тебе это известно, — я стала агентом ЦРУ. Любимый мой! Прости меня, но если бы они сказали правду о том, что от меня хотят, если бы я знала цели ЦРУ, я бы не стала работать на него. Но они говорили мне о государстве Вьетнам без коммунистов, которое при помощи США и Англии станет в один ряд с другими могущественными государствами мира; они говорили о свободе и неприкосновенности личности, о родовой мести, которую должен носить в сердце каждый, кто почитает погибших родителей… Я это слышала каждый день понемножку, и они добились своего: превратили меня из неопытной студенточки в своё орудие.

Так пришёл конец моей беспечной жизни. Я всё время должна была думать, сравнивать, рассчитывать. С тех пор я вела двойную жизнь: внешне — как актриса, говорила, ходила, действовала, как положено по роли, а внутри у меня была совершенно другая, особая жизнь. Тогда же я убедилась в том, что отношение человека к человеку может быть не только прекрасным; кто бы со мной ни встречался, это был объект для изучения, анализа, подозрения. Я была, с одной стороны, как дикий зверь, выслеживающий добычу, а с другой — постоянно носила в себе страх, как животное, за которым гонится хищник.

Любимый мой! Когда ты будешь читать эти строки, я уже уйду. Я кончаю с этой двойной жизнью. Эти люди полагали, что они накрепко взяли меня в руки, но они ошибались. Они не поняли моей тоски и не поймут, почему я умерла. Только ты — человек, которого я всю жизнь уважала, — поймёшь меня. Только ты! Ты видишь, что моя душа, мои чувства были светлы только тогда, когда я встречалась с тобой. Когда же ты был вдали, когда я связалась с ЦРУ, моя душа и помыслы стали чернее ночи, и я не помню, чтобы мне хоть на минуту было так же светло, как раньше. Этот свет вновь вернулся ко мне сейчас, когда я пишу тебе.

Я вернулась на родину. Здесь я встретила Ле May Тханя. Я была в отчаянии. Тот человек, о котором я мечтала в юности, был вовсе не таким, каким я его воображала. Да и любила я его совсем не так, как когда-то давно. А он не любил так, как я. У него были свои мысли и планы, которые он ставил выше любви. Было в нём и что-то похожее на растерянность, какая-то неправда. В том числе и в отношениях со мной. Я опять замкнулась в себе.

Опять я встретилась с дядей. Прежде, будучи студенткой, когда я думала только об учёбе, я видела в дяде серьёзного, благородного человека. Теперь же, зная тёмные стороны всех его дел, я поняла, что он использовал всё, прибегал к любым, даже позорным, средствам, чтобы добиться продвижения по службе, повышения жалованья. Все усилия дяди и его друзей, направленные на то, чтобы сохранить высокое положение в государственном аппарате, объяснялись ими высокими выражениями о „государственных реформах“, „обществе согласия“, о „необходимости трудиться во имя подъёма“. А за всем этим скрывались эгоистические расчёты, личные, чудовищно мелочные интересы. Я-то хорошо знала это, наслышавшись разговоров в дядином доме.

Я встречалась и со своими старыми товарищами. Я видела, как в их среде растёт недовольство, как они начинают задумываться, как они готовы подняться, когда наступит время. Они были настроены против американской оккупации, против Нго Динь Дьема и его братьев, против правительства, которое называли действующим по указке иностранных банков, они выступали против диктатуры (господи, ведь это всё то, что они призывали меня защищать!). Мои старые друзья радовались победе над французами, восхищались сражением в Дьенбьенфу, гордились Вьетминем, который они называли борцом за свободу и независимость родины (боже, ведь это было то, против чего они призывали меня бороться!). У меня были широкие знакомства, и я убеждалась, что все люди, кроме разве правительственных чиновников, думают точно так же.