Ольга Виноградова - Якобинец [litres самиздат]

Норбер задумался:

– Как точнее объяснить вам.. по порядку..Революционное государство находится в особом состоянии (внешняя война и внутренние угрозы безопасности, заговоры, шпионаж и на этом фоне коренная реорганизация всех государственных структур на всех уровнях, быстроменяющаяся политическая обстановка, требующая то введения, то отмены кратковременно действующих декретов для решения сиюминутных задач), конституция, рассчитанная на условия мирного времени в данной обстановке станет «мёртвым» недействующим документом. Так как ограждая права всех она при этом будет защищать опасных врагов молодой Республики, сохраняя им жизнь и свободу, а стало быть и возможность далее вредить и убивать.

Конституция в таких условиях сделает патриотов беззащитными и бессильными перед врагом, зато тем даст все преимущества. В чем? Роялист может дерзко заявлять, что имеет право агитировать против установленного республиканского строя, устно или со страниц газеты – «свобода слова», арестовать же, судить и казнить его никак нельзя – а как же «права человека», скажет, что имеет право собираться с единомышленниками, в том числе вырабатывать планы вооружённой борьбы с «новым режимом» и прикроется «свободой собраний»? Каково? Следовало вырвать у них эти козыри. Идеи нашей Революции чисты и лишены всякого человеконенавистничества по существу, но реальная жизнь мало похожа на «молочные реки с кисельными берегами» и для начала надо было выжить…Важно было соблюсти умелое сочетание демократических принципов и жёстких мер по их защите и уцелеть для начала. Это и есть «сочетание добродетели и террора" из доклада Робеспьера от 5 февраля 1794 года.

Ведь защитники старого режима и не скрывали, что не отменят, а переориентируют политический террор в случае своей победы, начнутся массовые казни революционеров и всех сочувствующих «новым идеям», это вытекало даже из переписки аристократов-монархистов. И это так.. сколько моих товарищей казнены или убиты без суда в 1815-1819 годах…

Революция есть процесс творческий, учреждающий, когда политическая модель еще не приняла окончательных, застывших «конституционных» форм, гибка и изменчива. Её защитники не имеют морального права на «наивное прекраснодушие», пока – нормы демократии еще в немалой степени декларативны, это заявка на будущее, которое предстоит сначала защитить в жестокой борьбе. Сами же демократические нормы по большей части неприменимы в условиях военного времени, это и осознали летом 1793 года, отложив введение новой конституции до окончания войны.

Марат летом 1793 писал о том, что спасти Республику во Франции поможет только «деспотизм Свободы», пришедший на смену деспотизму королевской власти. И это было верно, нельзя допустить, чтобы враги юной демократии ею же и прикрывались, убивая и вредя, прикрывались правами человека, «не позволяющими» равноценно ответить на их удары. Еще в июле 1792 года (за месяц до свержения монархии) в своей газете «Защитник конституции» Робеспьер писал: «Надо спасти государство каким-бы то ни было способом, антиконституционно лишь то, что ведет к его гибели…»

Временное революционное законодательство, официально принятое в декабре 1793 года рассчитано специально на период революции и военного положения.

– Но согласитесь, разве монархический режим позволяет нам открыто собираться, издавать свои газеты, вести агитацию против самого себя? Вспомните, как королевские власти в 1789-1791 преследовали Марата…Ради спасения существующего строя защитники монархии не стеснялись арестовывать, судить и казнить республиканцев и тогда никто не вспоминал о сентиментальности, о христианских чувствах, жалости и сострадании к ближнему…

Наивные люди иногда говорят, что старый режим был мягче и терпимее до 1789 года, чем революционеры впоследствии к его защитникам. Это не так.

Старое королевство было свято уверено в своей «вечности и неизменности», действия потенциальных революционеров воспринимали чаще как укусы клещей не способных сожрать большого и мощного слона, не верили в возможность собственного уничтожения.

Революционеры же, на основании приобретенного опыта, не имели никаких иллюзий касательно возможности своего свержения и вытекающих репрессий и защищали новый строй особенно яростно и непримиримо, тем более что свергнутые господа постоянно угрожали им свирепейшими расправами в случае возвращения к власти. И они бы сдержали слово, новая власть в этом не сомневалась, и это сознание ожесточало еще сильнее…