Патрик Андерсон: Любовница президента

Нортон рассеянно кивнул. Десять минут политических сплетен – и ему захотелось снова вернуться в игру. Это было у него в крови. Он чувствовал себя мальчишкой, прижавшимся носом к витрине кондитерской.

– Мне нужно идти, – сказал журналист. – Давай как-нибудь пообедаем вместе. Звони. – Он пошел к двери, потом обернулся. – Да, забыл сказать, на днях видел одну из твоих подружек.

– Какую? – спросил Нортон с деланным равнодушием.

– Она работала в пресс-центре Уитмора в Капитолии. Маленькая девочка с прелестными карими глазками. Как ее зовут?

– Донну? Донну Хендрикс?

– Вот-вот. Я думал, она уехала из Вашингтона.

– Я тоже так думал, – сказал Нортон. – Где ты видел ее?

– В нескольких кварталах отсюда. Переходил Висконсин-авеню возле Французского рынка, и проезжавший лимузин чуть меня не сшиб. Я глянул в заднее стекло и увидел ее, она свернулась калачиком на сиденье, будто ребенок. И знаешь, кто ехал с ней?

Нортон равнодушно глядел на него.

– Твой старый приятель Эд Мерфи.

Нортон стиснул обеими руками пивную кружку.

– Ты не обознался?

Журналист улыбнулся.

– Разве его или ее с кем-то спутаешь?

– Верно, – пробормотал Нортон, когда журналист помахал рукой и ушел. Потом уставился в пустую кружку. На душе у него было тоскливо.

Донна ответила, едва зазвонил телефон.

– Это я, – сказал Уитмор. – Извини, что заставил ждать. День сегодня выдался скверный.

Говоря, он улыбнулся. Когда он последний раз произносил это слово? Президенту не положено извиняться.

– Очень скверный? – спросила она.

– Хуже быть не может, – ответил Уитмор. – И в довершение всего, Клэр не поехала на выступление. Как удрать от нее, не представляю. Почти невозможно.

– Вот это скверно, – мягко сказала Донна.

Уитмору было бы легче, если бы она кричала или ругалась, а не говорила так спокойно. Он чувствовал, что она от него отдаляется. И кроме того, беспокоила мысль, что их разговор подслушивают. Секретная служба уверяла, что это самый надежный телефон на свете – каждый день проверяют, нет ли подслушивающих устройств, каждую неделю меняют провода. Но можно ли верить секретной службе? Можно ли верить хоть кому-то? Даже Донне?

– Если бы ты могла подождать денек-другой.

– Нет, Чак. Ты просил меня приехать, я приехала, но ждать не буду. Не хочу сидеть в этом доме одна. Завтра я улетаю. Сегодня или никогда.

Ее решительный тон испугал Уитмора.

– Может, еще как-то удастся удрать, – сказал он. – Постараюсь найти выход.

Донна почувствовала, что вот-вот расплачется.

– Чак, Чак, может, расстанемся с этой иллюзией? Все кончено, и если мы не признаем этого, то будем мучиться. Смотри – мы всего в миле друг от друга, но ни ты не можешь приехать ко мне, ни я к тебе. Это нелепо, это сводит меня с ума, и я просто не могу дальше так жить.

Уитмор понял, что ей больно, и на миг возненавидел себя.

– Донна, я хочу видеть тебя, обнять, поговорить, как в прошлый раз. Хочу больше всего на свете. И что-нибудь придумаю. Я понимаю, тебе тяжело, но подожди немного, я найду какой-нибудь выход. Мы встретимся, и все будет хорошо. Прошу тебя.

Донна зажмурилась, чтобы сдержать слезы. У него был такой прекрасный голос. Он мог говорить перед десятитысячной аудиторией и дать каждому почувствовать, что обращается именно к нему. А когда он обращался к ней одной, это было почти невыносимо; появлялось ощущение, что она парит в небе, что вся вселенная принадлежит им двоим. Донна вспомнила ночь, когда они лежали в постели до зари, он рассказывал о своей юности, о работе на нефтепромыслах, о том, как объездил на попутных машинах весь Запад, о драках, женщинах и свихнувшихся типах, и, когда наконец умолк, она заплакала.

– Какой у тебя голос, – сказала она тогда. – Жаль, что ты не актер.

– Я актер, – ответил он и сочно рассмеялся собственному признанию.

Но теперь Донна совладала с собой и приняла решение.

– Позвоню, как только смогу, – пообещал Уитмор.

– Чак, сидеть и ждать, когда зазвонит телефон, мне надоело, – сказала она. – Меня может не оказаться. Я, наверно, пойду пройдусь.

– Пройдешься? Куда?

– Просто погулять. Как нормальные люди в хорошую погоду, понимаешь? Теперь я нормальная женщина, Чак. Чего и добивалась все эти месяцы.

– Ты всегда была нормальной, – сказал он. – Потому я тебя и любил.

«Любил»… Прошедшее время потрясло их обоих.

– Возможно, дойду до Лафайет-сквер и устрою демонстрацию против тебя, – сказала она. – С большим плакатом, как у тех, кто предвещает близкий конец света. «Уитмор несправедлив к трудящейся женщине. Он обидел меня. Соблазнил и бросил».