Дмитрий Дивеевский - Окоянов

Когда на сумерках он вернулся к Настиному дому, то увидел толпу женщин, собравшихся у входа. В дверях стояли священник и пристав, о чем-то тихо между собою говорившие.

Молнии прострелили разум Алексея. Он влетел в помещение, растолкав присутствующих.

Настя лежала на кровати, освещенная внутренним мертвым светом.

Две молчаливые женщины готовили тазы для ее омывания. Рядом притулился доктор, делавший на колене запись в своей книжке. Из-за перегородки были слышны чьи-то сдавленные рыдания.

– Что… что… почему? – бросился Алексей к врачу. – Не может быть…

– Молодой человек, этот нелюдь, которого сейчас в участок свезли, запросто быка уложит. А она слабенькая такая… что ей надо-то было. Вот, скончалась от сотрясения мозга…

Алексей, задыхаясь, глотнул воздуха и упал на колени перед Настиной постелью. Впервые в жизни ему было все равно, смотрят на него или нет. Он положил голову ей на живот, схватил зубами укрывавшую девушку простыню и стал перемалывать ее зубами…

Вот так настало время уезжать.

Узнав о Лешином исключении, его родитель, бывший главой окояновского отделения «Союза Михаила Архангела», отправил ему депешу следующего содержания: «домой не приезжай зпт оторву жопу тчк твой бывший отец гаврила булай тчк».

О возвращении на родину не следовало и мыслить. Зная нрав папаши, Алексей воспринял его обещание всерьез и больше с ним в своей земной жизни не виделся.

К тому времени по России уже пролегли невидимые связи между подпольными организациями, и Алексей пошел от одной ячейки к другой незавидным путем профессионального революционера. Судьба забросила его в западную часть империи. Он конспирировал в Минске, Вильно и городах помельче.

РСДРП/б/ была загнана тогда в глубокое подполье, частично разбежалась и с населением по существу не работала. Вся деятельность немногих оставшихся в пределах империи партийцев сводилась к внутренним дискуссиям о путях революции. Призванный природой к реальной деятельности, Булай не любил бесконечную трескучую болтовню на сходках активистов и про себя называл их «синагогой». Ему было тошно от этой жизни. Настя оставила в его душе неизгладимый след. Но она ушла навсегда, а впереди была еще длинная дорога, и Булай мало-помалу вернулся к прежнему образу общения с женщинами. Большую помощь в этом ему оказали соратницы по партии, которые, так же как и он, в теорию не углублялись, зато не жалея себя проводили революционные эксперименты в половом вопросе. Алексей нежно называл их «подполками», с увлечением участвовал в опытах и прославился среди политдамочек редкой неутомимостью. Характеризуя для себя эти собрания, он любил повторять выученные наизусть строчки Саши Черного:

Товарищи Алексея, познавшие высокую теорию классовой борьбы, относились к нему любовно-снисходительно и называли между собою «наш лошак».

Природный нюх на беду и смекалка помогали ему вовремя выкручиваться из самых острых ситуаций. Он был, наверное, единственным из всей своей студенческой организации, кто не путешествовал за Урал в отдельном купе арестантского вагона. Но и в вожди среди большевиков Алексей тоже не рвался.

Февральская революция застала его в Орше, где он трудился путейским техником и заодно входил в руководство партячейки на станции.

Булай сразу же направился на родину и участвовал в подготовке захвата власти большевиками в Нижнем Новгороде, после чего был назначен на весьма хлопотный участок – уполномоченным по железнодорожным перевозкам губернии, которые находились в состоянии полного хаоса.

Однако всего через полгода Алексей всплыл в Окоянове с мандатом Нижегородского губкома на реорганизацию органов власти. Единственным человеком в уезде, знавшим о причине такого понижения, был Антон Седов.

Причина эта носила юбку и являлась женой известного в губернии адвоката. Юная красавица Эсфирь Дыбайло пылко полюбила мужественного революционера-руководителя. Как только Алексей получил жилье из двух комнат в особняке бывшего заводчика Прушинского, она бежала к нему от своего зануды-мужа.

Однако старый щелкопер, поднаторевший в крючкотворстве, засыпал жалобами новую власть, подключив к этому делу и общественное мнение. Из полетевших в губком петиций следовало, что прогрессивно мыслящая интеллигенция города, горячо приветствовавшая приход социалистической революции в России, глубоко потрясена разнузданным поведением некоторых недостойных представителей новой власти, которые опускаются даже до того, что конфискуют у населения законных жен. В особенности авторов поразил акт произвола, допущенный комиссаром Булаем в отношении достойнейшего адвоката господина Дыбайло, который… и т. д. и т. п.