Дмитрий Дивеевский - Дровосек

Отец чувствовал себя плохо – знаки грозной болезни уже приближались, но он старался не замечать их, держал себя бодро и был полон мыслей.

– Времена, сынок, настали интересные. Газеты читаешь, аж глаз не оторвать. Такую замечательную херню пишут, что ясно становится: наступает полное полоумство и перекобыльство. Генсек твой лысый – точно педераст. В политическом смысле, конечно. Про новое мышление трещит. Я так скажу: мышление всегда было одно и будет одним. В основе его лежит интерес. Твой, мой, государственный, народный, какой хошь. А если он решил, что мы всем скопом будем защищать междупланетный общий интерес, то значит, он строит Нью-Васюки. Видно, книжки он этой не читал. Да плевать на него, Данила, каких только идиотов наш народ не вскармливал, а видишь – коптим еще белый свет. Одно я ему, черту лысому, не прощу – не дал на старости лет водочки настоящей попить. Это какую отраву Наталья гонит – слов нет. А с тобой мы больше не увидимся, сынок. Знаю точно. Ты сейчас на вокзал иди, а я – к себе в комнату. И на этом – конец.

– Да что ты, папа… – начал было Данила.

– Иди, сынок. Все.

Старик обнял сына и добавил тихим, тонким голосом:

– Прощай.

Данила шагнул с родного крыльца на дорогу и, не оборачиваясь, пошел к вокзалу. Жгучая тоска сковала его сердце. Тоска, подсказывавшая, что он не увидит больше отца живым.

Начальнику немецкого отдела ПГУ исполнилось пятьдесят пять лет. Он чувствовал себя на сто десять. Обширная агентурная сеть в германском регионе, в создание которой вложили нелегкий труд несколько поколений разведчиков, начинала рушиться. Подавляющая часть помощников, завербованная на идейной близости, попала в глубокий кризис, потому что советское руководство компрометировало как идею социализма, так и Советский Союз. Эти люди видели, что политически неполноценный вождь СССР, в силу собственной недоразвитости, выдумывает для своей огромной и очень сложной державы какую-то западноподобную модель, которая при попытке реализации обрушит всю конструкцию. Разведывательная информация, содержащая критику политики Горбачева, советским руководством не принималась, и агентура видела, что на ее усилия, подчас связанные с риском для жизни, в Москве не реагируют. Начались отказы от сотрудничества, бегства, иногда предательства. Самый тяжелый удар пришелся по верным друзьям Советского Союза из числа сотрудников МГБ ГДР. Они переживали настоящую человеческую трагедию, и у работников советской разведки не было средств смягчить это состояние.

Но самое плохое заключалось в том, что у сотрудников ПГУ также появился надлом. Люди, пришедшие в разведку ради идеи, видели, что эту идею предают. Каждую неделю поступали рапорта на увольнение. Кто-то уходил по-хорошему, кто-то писал гневные обращения. Разведку начинало трясти, как тяжелобольного.

– Этот разговор сугубо доверительный и секретный, Данила, – напутствуя Булая, говорил начальник. – Анализ ситуации показывает, что дело идет к разрушению существующей сегодня мировой системы. Реализация «нового мышления» объективно работает против интересов нашей страны и интересов наших друзей. Мы не можем закрывать глаза на то, что политическая деградация Горбачева подводит его к прямому акту предательства своего народа. Оно неизбежно выразится в развале ОВД и присоединении ГДР к Западной Германии. После этого наша страна превратится во второразрядную державу перед лицом военно-политического монстра НАТО.

Однако это мысли. А работа должна быть направлена на то, чтобы создать заделы на будущее. Предатели приходят и уходят, а Россия остается. Следует активно работать над созданием нового агентурного аппарата, который будет действовать в новых условиях. Кроме того, предстоит консервация ценной агентуры на длительный период. Это тяжелый труд.

Твой путь снова лежит в ГДР. Там сейчас кипит основной котел. Главная задача – принять участие в сохранении коренной агентуры. Будешь ее отогревать и прятать. Помяни мое слово, мы еще ударим кость в кость с нашими американскими менторами, и она нам пригодится.

И вот еще что, побереги сердце. Ты нам нужен живой и здоровый. Ну, с Богом, полковник!

Микула Селянинович крепко спал на своем топчане, вздымая брюхо в сатиновой, в белый горошек рубашке. Драная его борода торчала к потолку и сотрясалась от храпа. Аристарх потряс его за плечо: