Фридрих Дюрренматт - Подозрение

— Если твои предположения верны, ты будешь подвергаться страшной опасности, ибо Эменбергер — дьявол, — сказал Хунгертобель.

— Я знаю, — кивнул комиссар.

— Твой шаг не имеет никакого смысла, — сказал врач еще раз, тихо, почти шепотом.

— Справедливость всегда имеет смысл, — ответил Берлах. — Позвони Эменбергеру. Завтра я поеду к нему.

— Перед самым Новым годом? — Хунгертобель вскочил со стула.

— Да, — отвечал старик, — перед Новым годом. — Затем в его глазах появились насмешливые искорки. — Ты принес мне трактат Эменбергера по астрологии?

— Конечно, — сказал врач.

Берлах засмеялся.

— Тогда давай сюда. Мне хочется узнать, что говорят звезды. Может быть, и у меня все же есть один шанс остаться живым.

Беспокойный больной, к которому медсестры все более неохотно входили в комнату, этот замкнутый человек с непоколебимым спокойствием плел сеть огромной паутины, нанизывая один вывод на другой. Всю вторую половину дня что-то писал, затем позвонил нотариусу. Вечером, когда Хунгертобель сообщил, что комиссар может отправляться в Зоненштайн, в больницу пришел посетитель.

Он был маленьким, худым человечком с длинной шеей. Он был одет в плащ, карманы которого были набиты газетами. Под плащом был серый с коричневыми полосами до предела изношенный костюм, вокруг грязной шеи был обмотан запятнанный лимонно-желтый шелковый шарф, на лысине как бы приклеился берет. Под кустистыми бровями горели глаза, большой нос с горбинкой казался великоватым, а рот совсем ввалился, ибо зубы отсутствовали. Он сыпал с удивительно скверной артикуляцией словами, среди которых, как островки, выплывали знакомые выражения: троллейбус, дорожная полиция — предметы и понятия, по-видимому, раздражавшие человечка до крайности.

Без какого-либо повода посетитель размахивал элегантной, однако совершенно вышедшей из моды — такими пользовались в прошлом столетии — черной тростью с серебряной ручкой… Войдя в вестибюль, он столкнулся с медсестрой, пробормотал извинения и поклонился, затем безнадежно заблудился в отделении для рожениц, чуть было не влетел в родильную, где врач как раз принимал ребенка, а затем споткнулся об одну из ваз с гвоздиками, стоявших перед дверями. В конце концов посетителя отвели в новый корпус (его поймали, как загнанного зверя), однако, прежде чем он вошел в комнату старика, трость попала ему между ногами, вылетела из рук и с грохотом ударилась о дверь палаты тяжелобольного.

— Эти автоинспекторы! — воскликнул посетитель, остановившись, наконец, у постели Берлаха. — Они стоят повсюду. Весь город наводнен полицейскими!

— Ну, Форчиг, — ответил комиссар, осторожно обратившись к нему, — автоинспекторы все-таки нужны, на улицах должен быть порядок, иначе у нас будет мертвецов гораздо больше.

— Порядок на улицах! — закричал своим писклявым голосом Форчиг. — Хорошо сказать. Для этого не требуются автоинспекторы, для этого нужно верить в порядочность людей. Весь Берн превратился в огромный полицейский лагерь, и не удивительно, что пешеходы так одичали. Берн всегда был злосчастным полицейским гнездом, с давних пор он был пристанищем тотальной диктатуры. Еще Лессинг хотел написать о Берне трагедию. Как жалко, что он не написал ее! Я живу уже пятьдесят лет в этой так называемой столице, и трудно описать, каково журналисту, а таковым я себя считаю, голодать и влачить существование в этом жирном, заспанном городе. Отвратительно и ужасно! Пятьдесят лет я закрывал глаза, когда ходил по Берну, я делал это еще в детской коляске, ибо не хотел видеть города, в котором погиб мой отец — адъюнкт; и теперь, когда открываю глаза, что я вижу? Полицейских, повсюду полицейских!..

— Форчиг, — сказал энергично старик, — нам некогда сейчас говорить об автоинспекторах, — и строго посмотрел на увядшего и опустившегося человека, сидевшего, покачиваясь, на стуле и от возмущения моргавшего большими совиными глазами. — Совершенно не понимаю, что с вами произошло, — продолжал старик. — К черту, Форчиг, у вас еще остались на палитре краски. Вы же были настоящим человеком, а «Выстрел Телля», издававшийся вами, был хотя и маленькой, но хорошей газетой. Теперь вы заполняете ее всякой чепухой вроде автоинспекторов, троллейбусов, собак, почтовых марок, шариковых ручек, радиопрограмм, театральных сплетен, трамвайных билетов, кинорекламы, заседаний кантональных советов. Энергия и пафос, с которыми вы выступаете против подобных пустяков, сходны с пафосом «Вильгельма Телля» Шиллера и достойны быть обращенными на более важные дела.