Иван Любенко - Поцелуй анаконды

– Благодарю вас, Ефим Андреевич. А что это вы из стакана? Взяли бы рюмку. Вот же она, на столе.

– Нет уж, я по старинке. Мне так приятнее. Водка, когда в большом количестве, она мне правый бок греет, и боль уходит. А рюмки… Ими только нос закапывать. Ну их! За здравие-с! – изрек Поляничко и опустошил стакан. Крякнув, он зацепил вилкой соленый груздь и отправил в рот.

– Приходите ко мне, Ефим Андреевич, – закусив шоколадкой, предложил Нижегородцев. – Я вас осмотрю, сигнатурку выпишу…

– Эх, Николай Петрович, дорогой вы мой Гиппократ, – вновь наполняя всем опустевшие рюмки и стакан, начал разглагольствовать полицейский, – сколько господь определил, столько и проживем. Тут уже ничего не попишешь. По врачам ходить, только нервы трепать. Вы ж, не дай господь, обмишуритесь, диагноз ошибочный поставите. И что тогда? А я человек мнительный, к плохим вестям восприимчивый. Могу от страха ненароком и помереть. – Он вздохнул, расправил усы и, глядя на присяжного поверенного, спросил: – Все хотел поинтересоваться, а когда вы заподозрили этого отставного офицера?

– С самого начала. Помните, в комнате у Вия стоял бронзовый подстаканник и на столе лежала чайная ложка? Так вот, его изогнутая вверх ручка смотрела влево, и ложка была с левой стороны. Но Вий-то – не левша. Стало быть, сиживал у него кто-то и по привычке таким манером расположил приборы. Лесгафт же не имел трех пальцев на правой руке: большого, указательного и среднего. Естественно, в основном он пользовался левой рукой. Я об этом подумал, когда он в протоколе у Леечкина ставил подпись. А то, что на стакане покойного обнаружили отпечатки пальцев ювелира, меня не смутило. Ведь он частенько предлагал покупателям попить чаю у себя в мастерской. Вот злоумышленник и воспользовался случаем, чтобы подменить чистый стакан на тот, из которого пил Мацлович. Вероятно, в этот момент хозяин вышел куда-то или отвлекся, тогда стаканы и поменяли местами. Лесгафт и удар нанес в спину прозектора двумя руками. На силу одной левой преступник не надеялся.

– А помешанного на масонах Сорокодумова вы разве не подозревали? – не унимался Поляничко.

– Я допускал такую возможность, но, убедившись, что он правша, из числа подозреваемых исключил.

– Ясно. Про пиковую даму мне ясно, а вот почему первым лежал бубновый король, я так и не догадался, – сокрушался начальник сыскного.

– Я, как и вы, долго не мог понять сей загадки, но потом, рассматривая разные колоды карт, открыл для себя весьма интересную деталь: король бубен – единственная «одноглазая» карта в глазетной колоде, изображенная только в профиль. У бубнового короля правый глаз отсутствует. Все остальные фигуры обычные. А господин Лесгафт тоже ведь правого глаза не имеет. Он потерял его так же, как и пальцы на правой руке, и правую ступню. Видимо, он и решил олицетворять себя с этой неповторимой в своем роде картой.

– Да-с, надо же, какое замысловатое дело, а? Бубновый король! – покачал головой Поляничко. – Узнают лет через сто – не поверят.

– Через сто лет преступников, думаю, вообще не будет, – предположил Нижегородцев. – Жизнь изменится, люди поумнеют, новая техника заполонит мир: геликоптеры, коляски самодвижущиеся, аэропланы… Все будет иначе, не то, что сейчас.

– Сомневаюсь, Николай Петрович, что люди станут другими. Хотя в чем-то вы, безусловно, правы: Ставрополь превратится в огромный город, но человеческая сущность останется прежней. Появятся и новые Пиковые дамы, и новые Бубновые короли. Главное, чтобы их было меньшинство. За это, господа, и выпьем!

«Без сожаления избавляюсь от «старых друзей» и «родственников», которые, когда им что-то надобно, неожиданно о тебе вспоминают и начинают чего-то вызнавать, выспрашивать (ехидно посмеиваясь: смотрите, мол, писатель нашелся, а ведь никогда не писал!), а потом вдруг просят помощи или теплого приема по приезде в Ставрополь. За последние несколько лет вполне убедился в том, что лучшие друзья – самые близкие члены семьи (включая питомцев) и книги. Рассчитывать и полагаться в этой жизни можно только на самого себя и на тех, кому ты действительно дорог».

Клим Пантелеевич закончил писать, положил на подставку перо и откинулся в кресле. Привычка вести дневник выработалась недавно. Свои чаяния он стал заносить в толстую с золотым срезом тетрадь всего год назад. Странно, но его недавнее увлечение литературой раздражало родственников жены. От прошлогоднего визита киевских гостей и ресторанного ужина перед отъездом остался неприятный привкус. «Будто чернил с мухами напился» – подобрал Ардашев подходящее сравнение и вспомнил, как они усмехались, смотрели на него с недоверием, показывая всем видом, что новоиспеченный присяжный поверенный занялся недостойным его прежнего статуса занятием. Мол, книжонки клепать – удел неудачников, коим в жизни больше не осталось ничего другого. Похожее неудовольствие на их лицах он заметил еще в день приезда, когда они вошли в новый особняк адвоката, стоявший в самом центре города на Николаевском проспекте. «А это отчего? – задавался вопросом Клим Пантелеевич. – Ведь они люди далеко не бедные, так откуда берется эта зависть?» Да, им и в самом деле было чему завидовать: дом Ардашеву достался отличный, и адвокатская практика приносила стабильный доход. А способы защиты клиентов? Они в корне отличались от тех, что издавна практиковали присяжные поверенные. Оправдывать клиентов, отыскивая настоящих преступников, – новый и доселе незнакомый способ ведения дел – в России до него вообще никто не применял. Вот потому-то и писали о его расследованиях не только «Ставропольские губернские ведомости», но и «Московский листок».