Даниил Лектор - Метод

Несколько минут они молчали. Потом Есеня спросила:

– Ты говорил, что лежал здесь. Врача знаешь. Ты… тоже?

– Смелее! – подбодрил Меглин. – Хочешь сказать, душевнобольной? Хорошее слово, от слова душа. А ты думала, я душевноздоровый? Душу, чтоб ты знала, не вылечить.

– У тебя тоже бывают… полосы?

– Нет. Скорее… затемнения. Все становится темнее. Это онейроид. Болезнь вступает в финальную, разрушительную фазу. Скоро я стану опасен. Для себя и других. Тогда и меня – в отделение. Связывать козлом и обкалывать до кактуса.

– Поэтому ты возишь шприц? – тихо спросила Есеня. – Решил разом со всем покончить?

– Ну, для офицера, конечно, логичнее застрелиться, – усмехнулся Меглин. – Но кто маньяку оружие доверит? А морфин – это то, что доктор прописал. Буквально. Я просто спрячусь, Есеня. Я заслужил. Одно держит: если я спрячусь, что с ними будет? С «нашими»?

– Ты поэтому меня взял? – тихо спросила Есеня. – Чтобы пост передать?

– Сначала поэтому, – сказал Меглин. – Потом втянулся.

Он не объяснил, что означал этот странный термин – «втянулся». Но что бы он ни значил, Есене пришлось встать и двинуться прочь от скамейки, чтобы скрыть слезы.

У входа в парк их ждал Бергич. Отметил заплаканные глаза девушки, но ничего не сказал. Спросил:

– Прогулялись? Красиво у нас осенью…

– Ну, я поехал, – деловито заявил Меглин. – Дел, сама знаешь – как у Петра в день стрелецкой казни. Тебе Вадим Михалыч все покажет.

– Что покажет? – удивилась Есеня.

Меглин наклонился к ней и тихо сказал:

– Думаю, наш портной скоро сюда придет. Останься на пару дней, понаблюдай. Заодно погуляешь.

…Утром, уже одетая в синюю больничную пижаму, Есеня наблюдала за вновь прибывшими больными. Их было трое, но все – женщины. Разочарованная, она развернулась, чтобы идти – и едва не столкнулась с Берестовой! С той женщиной, чье фото было в деле, которое ей давал Меглин. С женщиной, которую, по словам того же Меглина, ее отец любил так же, как ее мать!

Есеня была в шоке. Стоя неподалеку, она подождала, пока женщина получила положенные лекарства, а затем направилась за ней в парк. Она не заметила, что за ней увязался высокий лопоухий больной…

В парке она неожиданно услышала знакомый голос, окликнувший ее:

– Есеня!

Она обернулась. Это был отец.

– Что ты тут делаешь? – воскликнула она. – Как ты узнал?

– С Родионом… пересекся, – сказал прокурор. – Ну и как тебе тут – не стремно? Так представляла стажировку?

– Я не понимаю, чего ты добиваешься?

– Я устал это объяснять, – сказал Стеклов. – Знаешь, есть избитая фраза: «Добро должно быть с кулаками». Или с ножом, как в случае Меглина. Я больше не собираюсь тебя упрашивать. Я инициировал служебное расследование его действий. Он неадекватен. И ты это знаешь.

Есеня покачала головой и прошла мимо отца по дорожке.

– Есеня! – позвал прокурор.

Пройдя несколько шагов, она остановилась и дважды сильно взмахнула рукой, словно рубила воздух. Сделала еще несколько шагов, снова остановилась и снова стала рубить воздух. Пошла дальше, размахивая руками на ходу. Отец догнал ее и заглянул в лицо. Там сменяли друг друга гримасы – от яростного несогласия до сомнения, от смеха до глубокой задумчивости.

– Что с тобой происходит? – спросил Стеклов, повысив голос, почти крича. – Можешь сказать? Ты нарочно?

Дочь глухо ответила:

– Уходи.

Прокурор помедлил, потом поставил пакет с апельсинами на скамейку, сказал:

– Это тебе.

Повернулся и пошел прочь. Есеня оглянулась. Теперь ее лицо было серьезно и сосредоточенно. Навстречу отцу по дорожке парка двигалась Берестова: Есеня специально шла так, чтобы устроить эту встречу.

Вот отец и Берестова сблизились… Прокурор бросил на больную мимолетный взгляд – и прошел мимо. Он не узнал ее, а она – его.

Есеня закусила губу. Что-то здесь не сходилось, пазл не складывался…

…Ночью она долго не могла заснуть. Воспоминания шли потоком. Вот их первая поездка с Меглиным, когда она совершенно не понимала, что и зачем он делает, боялась его… Вот он ночью вошел в ее номер, укрыл пледом, сел у ее ног… Вот у себя дома наклонился к ней, чтобы подвинуть кресло; их лица были совсем рядом…

Она представила, как Меглин наклоняется к ней, как она снимает с него пиджак, рубашку…

…Меглин в эту ночь тоже не спал. Первую половину ночи он провел в квартире Павлика. Потом, когда понял, что никто не придет, встал, еще раз взглянул на вышитый Павликом портрет матери и вышел. Сел в машину и поехал на кладбище. Долго искал нужную могилу. Наконец увидел свежие комья земли, венки… Это была могила Ларисы. А рядом высилось нечто необычное. Из досок было сколочено подобие огромного мольберта. На нем натянуто полотно. Из сотен кусочков ткани разного цвета был соткан портрет Ларисы. Во взгляде, как и на портрете матери Павлика, – укор и осуждение.