Юлиан Семенов - Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние

«Почему тревоги? — не понял даже поначалу себя Костенко. — Почему я подумал о тревоге за них? Кротов — не маньяк, он на пляж стрелять не пойдет, он — по-волчьи».

Костенко сел возле самой кромки прибоя, вдохнул соленый воздух моря и с отчаянной тоской подумал о невозвратимости времени: Аришка выросла, не принадлежит ему уже, а он только один лишь раз смог вырваться вместе с Марьей в отпуск, когда Аришка была маленькая, и можно было ее прижать к груди, и услышать гулкие и ровные удары ее сердечка, а что он сейчас один, здесь? Господи, как же у него зажало горло, когда Маша наказала тогда Аришку и пригрозила: «Отведу в горы и там одну оставлю», — а маленькая ответила, раздувая свои ноздряшки: «Я камушки буду бросать»…

Сзади раздался крик, Костенко стремительно обернулся: за его спиною лежал на камнях карапуз, бежал, видно. Они скорости не чувствуют, это к старости мы ее ощущаем, начинаем «не торопиться», цепляем время, только б хоть как-то остановить эти внутренние часы, безжалостно отсчитывающие секунды…

Костенко легко поднялся, подхватил с камней карапуза, прижал его к себе, тот, наконец, выдохнул, зашелся в плаче; ссадил себе живот, здорово ссадил. Подбежала мама или, быть может, бабушка, выхватила дитя, улыбнувшись Костенко, начала шептать что-то карапузу в ухо, понесла его в море, промыть ссадину соленой водой, и Костенко вдруг точно понял причину остро в нем вспыхнувшей тревоги. Он побежал к машине, резко снял трубку рации, попросил соединить с Тадавой.

— Вы на всякий случай, — успокоившись сразу же, как только услыхал голос майора, — проверьте, чтобы все люди надели кольчужки, если что-нибудь начнется. Ясно?

— На меня это тоже распространяется? — спросил усмешливо Тадава.

— На вас это распространяется в полной мере, — сказал Костенко. — Бравада граничит с мужским кокетством, а это — неприлично, вы на службе…

«Ранимость тела, незащищенность человека, — понял Костенко, — вот что не давало мне покоя…»

Он сел рядом с шофером:

— Все, отдохнули, едем.

Козаков, тот младший лейтенант милиции на воздушном транспорте, что дежурил в аэропорту, получив установку Костенко, пробежал ее дважды, ничего особенно интересного для себя не обнаружил и пошел в буфет — благо, вылетов в ближайшие сорок минут не предстояло.

Заказав себе стакан сметаны («говорят, очень способствует, особенно если с сырым яйцом, Клара Ивановна хоть и ветеринар, но про мужчин все знает»), сырое яйцо, творог и компот, Козаков сел у окна и, отодвинув от себя хлеб, — старался худеть, форму надо хранить и в тридцать лет, упустишь, потом не наверстаешь, — принялся смешивать в суповой тарелке сметану с яйцом и творогом.

— Нануля! — крикнул он буфетчице. — А зелени нет?

— Кто же тебе ее сюда привезет? — ответила толстая и добрая Нануля. — Ее грузят на твои самолеты и гонят в Москву, на Центральный рынок, тридцать копеек пучок, а киндза — рубль, по-старому, значит, десять.

— Была б моя воля, ни одного бы не пускал с этим товаром на самолет, — ответил Козаков. — Паразиты на теле народа.

— Зачем людей обижаешь? — возразила Нануля. В буфете сейчас никого не было, можно было отвести душу. — Ты поди эту травку вырасти! Ты пойди достань под нее навоз, ты пойди согрей каждую, если мороз ударит! Ты кооперацию ругай, а не колхозника. Построили б парники, что, земли у нас мало?! Тогда б колхозник не в Москву летал, а мне продавал зелень, и не за тридцать копеек, а за двадцать. Дважды два, Жорик!

— Значит, снова дорогу частнику открыть? Мироеду? Эксплуататору?!

— Ты, дорогой, не на трибуне, выражения выбирай! Я председатель строительного кооператива, так что ж я — мироед? Эксплуататор?! Меня на общем собрании голосовали, рабочие выдвинули! Плохо работаю — так вдвинут!

— Разговорилась больно…

— Эх, Жорик, Жорик, молодой ты парень, а такой неискренний! Мой сосед — борода седая, геолог, двадцать девять лет отработал в экспедиции, трое внуков у него учатся, помогать надо, так он со старухой кормит уважаемых людей города, когда им нужно гостей принять и настоящей домашней грузинской кухней угостить… Что ж, этот геолог, по-твоему, тунеядец?

Козаков вдруг вспомнил старика, заросшего седой щетиной, с теодолитом: бритый, кряжистый.

«А вдруг — он?!»

Козаков бросился в отделение милиции, сел к рации.

— Майора Тадаву хочу! — крикнул он. — Срочно!

— Я банку беру, девушка, — ответил Кротов бортпроводнице. — Для нашей маленькой, не в туалет же ее вести.