Александр Белов - По гамбургскому счету

– У нас – нет, – ответил прокурор. Мы послали запрос в центральную базу, в Висбаден 2 2 Штаб-квартира Федерального ведомства криминальной полиции Германии расположена в Висбадене , но, думаю, ответ будет аналогичным.

– Можно мне взглянуть на этого шахматного коня? – обратился я к Штефу, не спеша отвечать на его вопрос.

Прокурор кивнул инспекторам, и один из них с крепкой, будто пивная бочка, шеей, гремя ключами, открыл сейф.

Фигурка чёрного коня из слоновой кости привлекла моё внимание. Так же, как и прокурор, я понимал, что именно в нём и кроется разгадка всей этой кровавой трагедии. Чёрный шахматный конь с опущенной головой.

– Интересная лошадка! – заметил прокурор.

– В то время на Кёнигштрассе достаточно многолюдно, однако его никто не видел, – заговорил один из инспекторов.

– Старик-китаец, разносчик из ресторана «Шанхай» вроде бы видел, как кто-то выбрасывал мусор, но кто именно, и как он выглядел китаец вспомнить не смог, – уточнил второй «крипо».

– Ещё один вопрос и это важно: как он проник в квартиру?

– Следов взлома нет, скорее всего она сама ему открыла, – ответил мне инспектор с пивной шеей.

– Ясно, – сказал я и, понимая, что от меня теперь ждут убедительного диагноза, продолжил: – Предположительно, они были знакомы, ведь она пустила его в комнату и убил он ее не на пороге квартиры. Значит, ему надо было туда войти. Он вошел, потому что его действия связаны с особой постановкой. Понимаете? Он не просто убивает. Скорее всего – считает себя карателем. Значит, жертва должна что-то вспомнить, что-то осознать, и обязательно должна испугаться, потому что её страх – одно из условий успешности этой постановки. И ещё жертва должна испытать чувство беспомощности и обречённости. А для этого ему надо войти внутрь. Бил он так сильно уже, видимо, под действием неврогенной реакции истерического характера. Возможно, женщина стала что-то подозревать, и он побоялся не успеть закончить всю процедуру трагедии. Шахматный конь здесь – главный трагический символ, вокруг которого собирается весь спектакль патологических страстей.

– Значит, это – маньяк?! – перебил меня прокурор.

– Если человек идёт убивать, не заботясь при этом как избежать опознания, он уже не адекватен, – ответил я уклончиво. – А этот тип оставляет нож с отпечатками своих лап и не обдумывает действия своего спасения. Такую проблему он просто не осознаёт.

Думаю, ничего нового для себя сыщики не услышали. Зато участие психолога в расследовании дела придало ему статуса. Я заметил, что прокурор услышал то, что хотел услышать. Это зажгло его инстинкты, потому что теперь перед ним был зверь, а не случайный неврастеник – жертва трагических обстоятельств.

Ну вот и всё, моя роль завершена. Сейчас Почински попрощается со мной, и я поеду в Хорн к Эльзе. Под тёплыми огнями вечернего Гамбурга. Но осень холоднее, и они совсем не согревают город. Хорн – дремучий пригород, там недавно запустили метро, и уже необязательно тратиться на такси.

Я вдруг подумал, что теперь в памяти обязательно будет вставать это помятое смертью женское лицо, и все женщины рядом с ним невольно померкнут. Теперь наружу будет лезть эта мертвячка, дергая моё воображение.

– Скажи-ка, – обратился я к прокурору, – а нет ли какой-нибудь другой фотографии этой девицы? Такой, где она живая?

– Она тебе нужна для каких-то психологических экспериментов? Конечно, есть такая фотография, иначе как бы мы допрашивали свидетелей, – сказал Штефф.

Он вручил мне фотокопию из целого вороха аналогичных портретов, и я, не разглядывая, сунул её в карман плаща.

Чиркнув Штефану номер телефона Эльзы, где меня можно было отыскать на случай внезапной необходимости, я попрощался со всеми и вышел на улицу. Рядом, возле театра, собирался народ. Люди вталкивались в желтый поток света под козырьком широкого подъезда и совсем не думали, что где-то по улицам бродит призрак смерти. Я машинально потянулся в карман за фотографией, вынул ее и обомлел. С черно-белого глянца на меня смотрела… смеющаяся Эльза!

Проклятье, перепутал карманы! Так можно и заикой стать.

Вернув фото на прежнее место, я пошёл к метро.

Эльза готовила лабскаус. С картошкой и луком. Лабскаус – еда бедняков. Во всяком случае, так считалось в моей семье. Может, у кого-то есть и другое мнение на этот счёт. Помню, бабушка говорила, что, если всё, начиная с яичницы, побросать в одну тарелку, – получится лабскаус. Поджаренный на масле хлеб можно подавать отдельно.