Джеффри Линдсей: Декстер во мраке

Он ощерился, и я почувствовал краткий приступ боли.

— Я не убийца, — процедил он. — Все должно быть сделано по правилам, иначе это банальная гекатомба [55] Убийство или гибель множества людей. .

— Не вижу разницы, — признался я.

— Конечно, ты же отклонение от нормы, — сказал он.

— Откуда я знаю, что ты не убьешь нас? — спросил я.

— Потому что в огонь должен отправиться ты, — ответил он. — Бросай пистолет, и спасешь девчонку.

— Не слишком убедительно, — сказал я, желая потянуть время в надежде, что оно принесет спасение.

— Ничего страшного, — отозвался старик. — Положение не безвыходное — на этом острове есть и другие, они придут сюда, рано или поздно. Ты не сможешь перестрелять их всех. Но раз уж тебе так нужно убедиться, давай я проделаю в твоей девочке несколько надрезов, и, может, кровавый поток сможет тебя урезонить? — Он протянул руку к своему бедру, но, ничего не обнаружив, нахмурился. — Нож, — сказал он, а затем загадочное выражение его лица сменилось подлинным изумлением. Старик безмолвно разинул рот, да так и застыл, словно вот-вот собирался спеть арию.

А потом он рухнул на колени, нахмурился и упал лицом вниз, показав нож, торчавший в его спине. Коди стоял позади него с легкой улыбкой на лице и наблюдал, как падает старик. После этого паренек посмотрел на меня:

— Я же говорил, что готовился.

Ураган в последний момент свернул на север, пошумев в наших широтах проливным дождем и шквалистым ветром. Самый опасный шторм сместился к северу от Торо-Ки, а мы с Коди и Эстор провели остаток ночи в комнате, обставленной со вкусом, подперев одну дверь кожаным диваном, а другую — креслом. Я позвонил Деборе по телефону, который обнаружил в комнате, а потом за баром соорудил кровать из диванных подушек, сочтя красное дерево неплохим щитом, который прикроет нас в случае опасности.

Он не понадобился. Я просидел до утра, держа пистолет наготове, не спуская глаз с дверей и спящих детей. И поскольку нас никто не беспокоил, а этого было маловато для поддержания мозга в жизнеспособном состоянии, я принялся размышлять.

Я думал о том, что скажу Коди, когда он проснется. Всадив нож в старика, мальчуган все изменил. Что бы он там ни думал, но парень не был готов к тому, что совершил. Своим поступком он только осложнил себе жизнь. Его путь будет долгим и трудным, и я не уверен, что смогу удержать его в рамках дозволенного. Я не Гарри и никогда им не стану. Гарри руководствовался любовью, а у меня другая система координат.

Да и потом — что дальше? Что такое Декстер без Сумрачной Дымки?

Разве можно надеяться прожить жизнь, не говоря уж о том, чтобы воспитать детей, когда внутри — пустая бездна? Старик сказал, Темный Пассажир вернется, когда мне будет очень больно. Так что теперь, истязать себя физически, чтобы он прибыл в родные пенаты? Каким образом? Стоял я недавно в горящих штанах, глядя на то, как Эстор может отправиться в печку, но даже этого оказалось мало, чтобы вернуть Пассажира.

Я по-прежнему не знал, как ответить на все эти вопросы, когда на рассвете прибыла Дебора с командой спецназа и Чатски в придачу. На острове никого не нашли, зацепок, которые прояснили бы, куда они могли подеваться, — тоже. Тела старика, Уилкинса и Старжака окольцевали ярлыками и упаковали в мешки, а мы всей компанией перекочевали на материк на вертолете береговой охраны. Коди и Эстор были взволнованы, хотя и притворялись, что происшествие их не впечатлило. Миновали объятия и слезы, которые обрушила на них Рита, и оглушительная популярность, которой они, сияя от гордости, стали пользоваться среди своих сверстников, и жизнь потекла дальше.

Да-да, жизнь потекла дальше. Не происходило ничего нового, мои вопросы так и оставались нерешенными, а новых направлений поиска ответов на них я не находил. Таков обратный эффект унылого существования, которое приносило больше страданий, чем была способна причинить любая психологическая травма на свете. Скорее всего старик оказался прав — наверное, я отклонение от нормы. Но теперь я не соответствовал даже такому определению.

Я чувствовал себя выжатым. Я был не пуст, а как бы это сказать — состоялся, что ли, исполнил свое предназначение, и теперь осталась только пустая раковина, живущая одними воспоминаниями.

Жажда найти объяснение постигшему меня обезличиванию никак не отпускала, но найти источник, чтобы утолить ее, я не мог. А теперь казалось, что никогда и не найду. В своем оцепенении я не был способен испытывать боль, достаточную, чтобы вернулся Темный Пассажир. Все мы находились в безопасности, плохие парни куда-то подевались, но меня это не касалось. Пусть это звучит эгоистично, но я никогда не отрицал, что являюсь крайним индивидуалистом, — во всяком случае, если никого нет поблизости. При мысли о том, что теперь придется прожить 17 роль, которую я играл, становилось не по себе, но я ничего не мог с собой поделать.