Эд Макбейн - Несостоявшийся стриптиз [сборник]

— Когда? — спросил блондин.

— В воскресенье вечером. Восемнадцатого апреля.

— Где? — спросил блондин.

— В пустом доме на Харрисон.

— Как, кстати, вас зовут? — осведомился блондин.

— Стив Карелла.

Тотчас же девушка отодвинула стул и встала, словно хотела поскорее убраться отсюда. Карелла положил свою руку ей на запястье и спросил:

— А вас как зовут, мисс?

— Мери Маргарет, — ответила она, отдернула руку и сделала попытку отойти.

— А фамилия? — не отставал Карелла.

— Райан, — сказала она. — Ну пока, мальчики. — Она сделала еще несколько шагов, но была остановлена словами Кареллы:

— Не могли бы вы, мисс Райан, взглянуть на снимок?

Он вынул из бумажника фотографию. Девушка подошла к столику, взглянула на фотографию, но ничего не сказала.

— Не узнаете?

— Нет, — помотала головой мисс Мери Маргарет Райан. — Пока, — снова сказала она молодым людям и быстро вышла из кафе на улицу.

Карелла проводил ее взглядом и затем показал фотографию блондину:

— Не узнаешь?

— Нет.

— А как тебя зовут?

— Боб.

— А фамилия?

— Кармоди.

— А ты кто будешь? — обратился он к бородатому.

— Хэнк Скафале.

— Где живете?

— На Портер-стрит.

— И давно?

— Давно.

— Хорошо знаете тех, кто тут живет?

— Придурков знаем. С остальными не водимся.

— Этого парня случайно не встречали?

— Нет, если он действительно так выглядит, — сказал Хэнк, разглядывая снимок.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, он ведь мертвый?

— Да.

— Это уже не то, — заключил Хэнк и добавил: — Вырубили ток. — Он снова посмотрел на снимок, покачал головой и повторил: — Вырубили ток. Нет, я не знаю, кто этот бедолага.

Примерно в том же духе высказались и прочие завсегдатаи «Космоса». Карелла посетил еще пять столиков, объяснил, что его интересует, и фотография распятого какое-то время переходила из рук в руки. Никто из ребят не проявлял особого дружелюбия (они успели усвоить, что от полицейского запросто можно получить по башке, и лишь потом прийти к выводу, что между вами нет взаимной приязни), но и открытой враждебности тоже не было. Они все послушно изучали снимок и потом сообщали, что никогда не встречали того, кто на нем запечатлен. Карелла поблагодарил их и удалился.

К пяти часам Карелла побывал в двух кафе, вегетарианском магазине, магазине пластинок, магазине, где продавались сандалии, и еще в четырех местах, обслуживавших местную молодежь — во всяком случае тех ее представителей, кто предпочитает отращивать длинные волосы. Карелла не мог заставить себя называть их придурками, хотя они сами не имели против этого определения ровным счетом ничего. Для него это было все равно как нацепить на большой палец покойника бирку с указанием имени и лишь потом выяснить, как его зовут. Ярлыки раздражали его, кроме тех случаев, когда они прикреплялись к вещественным доказательствам или были наклеены на склянки и коробки с лекарствами. «Придурки» — было особенно обманчивым определением, сначала применявшимся к хиппи со стороны, а затем принятым ими уже в виде самозащиты и впоследствии сделавшимся уже знаком отличия, носимым с некоей гордостью и вызовом. Но с другой стороны, это все равно не могло заслонить уничижительного оттенка, присутствовавшего в слове. Собственно, и полицейские порой именовали себя «свиньями», надеясь тем самым лишить слово оскорбительного оттенка. Ладно, все это чушь. Карелла не был свиньей, а те, с кем он сегодня общался, не являлись придурками.

Это были ребята, обитавшие в районе, разделенном на враждующие группировки, как какая-нибудь область Ближнего Востока. Когда город был еще молодым или, по крайней мере, не таким старым, как теперь, в этом районе в основном жили еврейские иммигранты — с небольшими вкраплениями ирландцев и итальянцев, чтобы плавильный котел мог работать, как ему и положено. Что ж, котел бурлил вовсю — достаточно спросить Мейера Мейера, который, напротив, жил в районе, где евреев было раз-два и обчелся, и сверстники бегали за ним и вопили: «Расстреляем Мейера от живота веером». Ну а затем все кончилось чем-то вроде перемирия без разоружения между старожилами, дети которых пошли учиться в колледжи или освоили хорошие профессии и затем переехали в Риверхед или Калмспойнт. Новая волна иммиграции, захлестнувшая этот район, состояла в основном из граждан Соединенных Штатов, которые не владели английским и которые пользовались всеми правами и привилегиями представителей нацменьшинств, то есть им мало платили, с них дорого брали, их презирали, поколачивали и вообще делали все, чтобы создалось впечатление, что Пуэрто-Рико — не прекрасный солнечный остров в Карибском море, а помойка на краю болота. Они быстро научились выбрасывать мусор из окон прямо во двор, потому как иначе крысы быстро явятся в квартиры за своей законной добычей. Кроме того, если к людям относиться как к мусору, их трудно осуждать за то, как они обращаются со своим собственным мусором. Кое-кто из пуэрториканцев задерживался здесь лишь для того, чтобы заработать деньги на обратный билет, кое-кто шел по тропинке, проторенной европейцами: они учились в школе, изучали английский, получали неплохие работы, после чего переезжали в более благоустроенные районы подальше от центра, занимая места, освобождаемые более состоятельными американцами, которые, в свою очередь, и вовсе покидали большой город, покупая дома в пригородах. Кое-кто оставался в трущобах, поддаваясь обработке на жерновах нищеты и задаваясь вопросом, не лучше ли было бы сейчас купаться в теплых и чистых водах Карибского моря, где единственной угрозой была барракуда.