Аркадий Кошко - Тайны и герои Века

Поведение Красовского в этом отношении вообще странно. Вскрытие обнаружило, что дети умерли от дизентерии, между тем эпидемии этой в те дни в Киеве не было. С другой стороны, экспертиза выразила предположение о возможности нахождения дизентерийных бацилл в конфетах, съеденных детьми. Конфеты же и пирожные, как известно, были принесены им Красовским. Этот кошмарный вопрос так и остался невыясненным. Быть может, Красовский и неповинен, но не следует забывать, что умершие дети могли явиться опасными свидетелями против Бейлиса, что вовсе не входило в планы изменившего к этому времени фронт Красовского. Не менее странно было поведение и самой Чеберяковой. Для чего ей было мешать умирающему сыну раскрыть душу на исповеди перед священником? Ведь если бы Женя назвал Бейлиса, то этим самым он снял бы подозрение с матери. Очевидно, Чеберякова боялась иных признаний. Этот крайне важный вопрос также не был в должной мере освещен.

Предварительное следствие по делу Ющинского было закончено 5 января 1912 г. и вместе с составленным 10 января обвинительным актом о Бейлисе получило дальнейшее движение. А 18-го того же января к прокурору Киевского окружного суда поступило заявление по этому делу от сотрудника газеты «Русское слово» и «Киевская мысль» Бразуль-Брушковского. Он якобы с самого начала следил за делом Ющинского и, указывая на целый ряд лиц и подробностей, полагает, что Ющинский убит шайкой преступников (называет фамилии), возглавляемой будто бы отчимом Андрюши — Приходько — из опасения, что мальчик их выдаст властям, а для направления следствия по ложному пути ими инсценировано ритуальное убийство. От этого заявления Бразуль вскоре отказался, заявив, что сделал его из «тактических» соображений, желая внести раздор в среду преступников. Но 6 мая тот же Бразуль сделал уже письменное заявление заведующему в это время производством розысков об убийстве Ющинского, жандармскому подполковнику Иванову, о том, что Ющинский убит опять-таки ворами, но на этот раз называет новые фамилии, и в первую очередь Веру Чеберякову. Вместе с тем в этом заявлении Бразуль приводит множество подробностей, ссылается на ряд свидетелей, указывает целый ряд существенных обстоятельств, в результате чего законченное следствие возобновляется, а срок, уже назначенный для слушания «дела Бейлиса», то есть 17 мая 1912 г., откладывается на неопределенное время. Из дополнительного следствия выяснилось, что Бразуль собирал свои сведения, пользуясь услугами Выгранова, Красовского, Махалина и Караева — лиц, мало внушающих, в общем, доверия.

Следственными властями было допрошено множество свидетелей, нередко дававших самые сенсационные показания. Одни из них, например, Екатерина Дьяконова, то утверждала, что самолично слышала признание Чеберяковой в убийстве Ющинского, то, видоизменив свое показание, заверяла, что слышала об этом от трех лиц; другие, например, Малицкая, живущая в квартире под Чеберяковой, до заявления Бразуля показывала на допросе, что ничего не знает по делу Ющинского, а после выступления Брушковского утверждала, что в день убийства слышала шум и какие-то детские крики, причем раз назвала вечерние часы, а раз утренние. Были и такие свидетели, которые удостоверяли, что видели Ющинского в квартире Чеберяковой утром накануне дня убийства, причем по поверке оказывалось, что в эти часы Ющинский находился в училище. Словом, создавалось впечатление, будто все свидетели явно недобросовестны и лгут напропалую. Среди этих многочисленных документов находился довольно объемистый доклад чиновника департамента полиции К., специально командировавшегося для этого дела в Киев. Я не называю его фамилии полностью, так как он в настоящее время проживает во Франции и меня просил не предавать его имя гласности в этом очерке. Чиновник К. в докладе о результатах своей служебной командировки держался приблизительно того же взгляда на произведенную следственную работу, не усматривая достаточно данных как для привлечения Бейлиса к ответственности, так и для заподозривания наличия ритуала в этом убийстве.

Около месяца разбирался я в этом огромном материале, старательно изучая его, и, составив обширнейший доклад, вновь предстал перед министром юстиции.

Щегловитов и на этот раз принял меня приветливо, вернее говоря, начало моего доклада он выслушивал относительно спокойно, но по мере того, как я излагал ему свои соображения, лицо его темнело. Я приведу почти дословно мой тогдашний разговор с ним, столь взволновавший меня во всех отношениях.