Николай Леонов - Серийный любовник

– Дальше, – проигнорировал эту реплику Лев. – Я изучал личное дело Колотова. Он никогда не преподавал в МГИМО. И еще: на первом курсе нет никаких спецкурсов, только общие дисциплины. Спецкурсы начинаются почти во всех вузах с третьего курса, а не с первого. Тем более на первом курсе нет никакого основного курса, без которого невозможно учиться дальше и из-за которого всех режут. И последнее: с площадью ожогов в 90% поверхности тела не просто не выживают, люди умирают почти сразу от шока. И еще кое от чего, но тебе этого знать не надо, а то по ночам спать не будешь. Хотя… спать тебе теперь еще долго будет трудно.

Гуров вышел из кабинета и, подойдя к окну в коридоре, открыл форточку, вдыхая ночной воздух. Правда оказалась слишком чудовищной, чтобы можно было спокойно смотреть на этих ребят. А смотреть надо, слушать надо, спрашивать надо и думать. Марина Полушкина, к которой он вошел в следующий кабинет, держалась гордо, видимо, представляя себя жертвой беззакония. Но Гуров не стал ее расспрашивать о Колотове, о его прошлом и о том, как она к нему относится.

– Значит, ты, Марина, ухаживала за бывшим дипломатическим работником Колотовым Андреем Сергеевичем, – заговорил он, садясь напротив девушки. – Ты можешь пока не отвечать. Ты пока слушай. Я попробую сам отвечать за тебя, понять твои мысли, твои желания. Мне тут твоя подруга Лера Серебрякова рассказала, какие грехи вы инкриминируете заслуженному пенсионеру, бывшему сотруднику МИДа. Не буду повторять всего того, что я ответил ей. Мы с вами еще со всеми вместе поговорим. А пока мне просто интересно, ты присутствовала в квартире в тот момент, когда Колотов умирал? Видимо, нет. Думаю, что Пичагин там присутствовал. И правильно, он матерый уголовник, он понимает, как трудно молодым мальчикам и девочкам видеть такое ужасное зрелище.

– Он не уголовник, он…

– Он – уголовник, – перебил Марину Гуров. – Когда соберу вас всех вместе, покажу его дело, которое имеется в нашей базе данных. Так вот, он правильно сделал, что выпроводил тебя, потому что смотреть, как умирает от удушья старик, страшно. Человеку не хватает воздуха, он синеет, широко раскрывает рот, у него буквально глаза вылезают из орбит. И от напряжения, и от ужаса.

Это одна из самых страшных смертей – смерть от удушья. Смотреть на это страшно, страшно видеть, как корчится тело. Ты бы не смогла это выдержать. Скажи мне только, это же как надо ненавидеть человека за то, что он когда-то совершил, причем вы узнали об этом не из официальных документов, а из рассказа уголовника. И поверили ему, и обрекли человека на такие муки. Вас же всех женщины рожали, исчадия вы ада!

– А он не исчадие ада? – крикнула Полушкина, и из ее глаз ручьем брызнули слезы.

– Вам наврали, детка. Вам наврал уголовник, которому нужно было через вас получить ключи от квартиры, попасть туда и выкрасть фамильные драгоценности. Вот и вся сказочка. А вы купились, поверили. Он даже не особенно и старался подавать вам все это правдоподобно. Эх, вы! Борцы за правду…

Олег Беспалов, как оказалось, даже служил в армии. Видимо, это очень нравилось Бурунову, и он доверял парню. Беспалов почти все время молчал, не нервничал, только слушал, что ему говорит Гуров. Единственное, что он произнес, когда тот уже уходил:

– А почему вы думаете, что кто-то стоял и смотрел, как Бурунов умирает? Может, он был в доме один в этот момент.

– Видишь ли, Олег. Ты просто еще не знаешь, но когда человек много лет страдает от какой-то болезни, когда эта болезнь серьезная и может в любой момент отправить тебя в могилу, ты уже привыкаешь держать при себе то лекарство, которое спасает пока тебе жизнь. И его не бросают, не выкладывают из кармана своего домашнего халата. Оно все время рядом, чтобы можно было помочь себе в любой момент. Ты просто не знаешь, что такое жить рядом со смертью каждый день, из года в год. Я даже не расспрашиваю тебя о том, что тебе Пичагин нарассказывал страшного о прошлом Бурунова. Что бы там ни было, а за преступления наказание определяет суд, а исполняет его специальное ведомство. Желаю тебе, Олег, никогда не видеть, как умирает человек, как в его глазах появляется обреченность, потому что он понимает, что до лекарства ему не дотянуться, что это его конец. А еще страшно видеть перед собой человека, который мешает тебе дотянуться до спасительного лекарства. Знаешь, на что похожи ваши поступки? Вы узнаете, что маленький ребенок ударил прутиком вашего братика или другого хорошего ребенка, берете топор и отрубаете провинившемуся руку. И смотрите, как он умирает, истекая кровью. А старики, они как дети, такие же беспомощные. И им страшно умирать. Более того, дети еще не знают, что такое смерть, а старики знают…