Арне Даль - Безлюдные земли

Собственно говоря, рационального объяснения этому не было. Напротив, Аллан более определенно, чем когда-либо, перекрыл эту дорогу, да и встреча с Кристоффером Экманом в больнице не слишком обнадеживала.

Бергер надел трусы, противно мокрые после протирания часов, и мысленно вернулся в тоскливую больничную палату. Он ни за что не узнал бы Экмана, если бы не перебинтованные руки, торчащие под странным углом из плеч. Собственно лицо было ему почти незнакомо – всего лишь один из многих коллег, – но, когда он подошел ближе, Экман открыл глаза, и Бергер вспомнил их необычный цвет, светло-зеленый. Они поздоровались и недолго поговорили, вежливо, практически официально. Бергер заметил, что раны находятся ниже, чем он запомнил, почти у сгиба локтя. По очертаниям тела под простыней он прикинул, какой у Экмана может быть рост, и пришел к выводу, что метр семьдесят пять, едва ли больше.

У первого полицейского, входящего через только что взломанную дверь, оружие, как правило, поднято. Он не держит фонарь выше плеча – это уже потом, у следующих за ним. В момент, когда полицейский врывается в помещение, он обеими руками держит пистолет, локти согнуты под прямым углом, руки обычно немного расставлены в стороны. Следовательно, ножи, должно быть, пролетели по обеим сторонам поднятого пистолета Экмана. Ровно над ним. Пока Бергер на автопилоте вел беседу с раненым, мысль его лихорадочно работала. Вообще-то, разумно было бы предположить, что средний рост полицейского около метра восьмидесяти пяти, вероятно, чуть больше. Но тогда лезвия определенно пролетели бы под согнутыми локтями.

В этот момент в почву было брошено зерно, которое приземлилось, когда Бергер выходил из больницы, было полито и удобрено во время сознательно окольного пути домой по мокрым закоулкам Сёдермальма, чтобы сейчас – за письменным столом в спальне – прорасти и распуститься во всей красе.

Было ли это первым признаком возможной ошибки, который заметил Сэм Бергер?

Во время разговора Кристоффер Экман проронил одну-единственную реплику, которую стоило запомнить. Под конец, когда Бергер уже поднялся, чтобы уходить, Экман встретился своими светло-зелеными глазами с его взглядом и сказал сквозь зубы:

– Это зло в чистом виде. Вы должны поймать этого дьявола.

Клише. Но правда. Каковой клише являются чаще, чем хотелось бы.

Они действительно должны поймать его. Но как?

Начав заново.

Бергер лег в постель. Он положил подушку повыше, прижав к стене, накрылся одеялом и, свесившись с кровати, принялся рыться в рюкзаке. Достал три толстые папки. Отложил в сторону ту из них, на которой было написано «Эллен Савингер», а две другие положил на колени. На левой надпись «Юнна Эрикссон», на правой – «Юлия Альмстрём».

Начать заново. Искать новыми глазами. Найти похожие минимальные ошибки. Случаи, когда исполнение не вполне соответствовало намерениям.

Если бы мужчина ростом с Бергера вошел в дом первым, ножи пролетели бы под руками. Мразь об этом не подумала. Внезапно Бергеру почудилось, что совершенство дало трещину.

Про себя он всегда называл преступника мразью.

Начать заново. Он убрал «Юнну Эрикссон» и открыл «Юлию Альмстрём». Первая.

Потом он уснул.

Проснувшись в непонятное время от того, что «Юлия Альмстрём» с глухим стуком упала на пол, Бергер все еще не покинул окончательно странный вращающийся мир, где помпезный фасад эстермальмской школы смешался с лязгающими, избыточно смазанными маслом цепями и шестернями, которые цеплялись друг за друга; где автофургон, который ждал на улице, неясными путями превратился в потную мужскую грудную клетку, над которой, подобно херувимам, витали одиннадцатилетние близнецы; где изображение лица, с которым согласились два независимых свидетеля, внезапно обрело жизнь и медленно и так же пугающе, как в последние три недели, открывало рот, пока он не стал невозможно огромным; и как раз в тот момент, когда во рту, как и в другие дни, обнажились зубы и приблизились к его бицепсу, а портрет слился с другим рисунком и оба лица стали одним, с изуродованными чертами, похожим на череп, когда эта общая челюсть сомкнулась и вгрызлась в плоть, прежде чем лица растаяли и уступили место ведру с мочой и экскрементами, которые пенились, вскипали и выплескивались через край, и вдруг там возникла только голая бетонная стена с коричневым пятном, которое, увеличиваясь, становилось все более красным, когда это ярко-красное пятно покрыло всю стену, Бергер проснулся от глухого стука, с которым папка ударилась об пол.