Андрей Кивинов - Рикошет. Высокое напряжение. Инферно. Полное блюдце секретов

На матч собралось тысяч десять зрителей. Судил школьный учитель физкультуры, как человек незаинтересованный. Менты победили. Два-один. Вовчик затолкал в ворота решающий мяч, «пахан» отстегнул пять «лимонов», по очереди откричали: «Команде урок физкульт-ура! Команде ментов физкульт-ура!» и быстренько разбежались. Часть выигранных денег потратили на покупку дешёвого компьютера, а остальные попросту просадили в кабаке.

К компьютеру нужен был модем и принтер, поэтому Вовчик договорился ещё на одну игру. Но матч не состоялся. Вовчика дёрнули на ковер и пробили в его ворота штрафной — говоря попросту, навтыкали по шее. А чтобы он впредь не откалывал подобных номеров, сплавили его в «убойную» группу.

Хотя, по большому счёту, футбол — это был всего лишь повод. Вовчик отличался тем, что всегда хотел много знать. «А зачем, а почему?» Ну, и так далее. И ладно бы просто спрашивал, так он ещё имел обыкновение не соглашаться с тем, что ему отвечали. Что в системе МВД считается дурным тоном. Вовчик же это обстоятельство слабо улавливал.

Что касается его достоинств, то он обладал подвешенным языком, изворотливой башкой и абсолютной независимостью перед авторитетами — будь то бандитские или милицейские.

Костю Казанцева, в отличие от Вовчика, сгубила страсть не к футболу, а к женщинам.

Они вились вокруг Кости всегда. Не просто всегда, а именно всегда. На дежурстве, на происшествиях, в засадах, в рейдах, ну и, само собой, в нерабочее время — во время пьянок, слётов, культпоходов на балет. Один раз Костик умудрился протащить крошку-блондинку на секретное оперативное совещание.

За что женщины любили Константина Сергеевича, для большинства его коллег оставалось загадкой. Вряд ли за внешность, Костик далеко не Ален Делон, и уж наверняка не за кошелёк — долгов у Казанцева накопилось до следующего года. Но любили.

Паша втайне завидовал Костиным способностям обольщать женщин. Начальник Казанцева, наверняка, тоже завидовал, а зависть — штука неблагодарная.

Чашу терпения переполнила следующая история.

Как-то утром шеф по обыкновению открыл свой кабинет и на любимом кожаном диване обнаружил спящую девчонку. Разбуженная звуком открывающейся двери «герла», увидев начальника, нисколько не смутилась и, зевнув, спросила: «А ты кто такой?» Немного придя в себя от такой встречи, шеф возмущённо-справедливо вопросил: «А кто ты сама такая и почему, зараза, спишь на моём диване, не снимая туфель?!» «А мне Константин Сергеевич разрешил!» Вот так! Сам Константин Сергеевич!

«Ах, Константин Сергеевич?! Ну, сейчас мы быстро разберёмся, кто у кого в кабинете спать может. Иди-ка сюда, Константин Сергеевич, подставляй зад и получай с размаху…»

«А что делать было? — жаловался впоследствии Костик. — Девчонка на последнюю электричку опоздала, своего дивана у меня нет, вот я её к шефу и пристроил. Ключ в дежурке взял запасной и уложил на диванчик. Думал, с утречка разбудить, пока отец-начальник не заявился, да не успел — троллейбусы не ходили. Сломались, мать их!»

Так что, теперь Костик тоже очутился в «убойной» компании.

Последним из присутствующих сейчас в кабинете — Пашу Гончарова оставим на потом — был Игорь Петрович Таничев. Именно так, по имени-отчеству следовало обращаться к вышеупомянутому лицу. Потому что Таничев, в отличие от остальных, был настоящим аксакалом. По возрасту он приближался к сороковнику, по стажу работы — к двадцатнику, а по количеству знакомых в районе — к числу неустановленному. Но что больше сотни — определённо.

Что же касается его особенностей, наиболее яркая из них заключалась в том, что он никогда не говорил: «Не знаю». Всегда что-нибудь отвечал, даже если действительно не знал. Прямо «Что? Где? Когда?» в одном лице. Подобная голова была достойна уважения, а личность, носившая эту голову, — вежливого обращения.

Сгубила Петровича тоже страсть. Как это ни печально, самая заурядная страстишка — любовь к спиртному. Ребята Петровича понимали — человек старой закалки, застойного времени и жертва тлетворного влияния социализма.

Перестройку и капитализацию родного общества он воспринял с пониманием и поддержкой, но страсть к выпивке захватил с собой, наверное, на память о коммунистическом строе. Однако стоило кому-нибудь упрекнуть его в излишествах, как он довольно трезво начинал цитировать Дзержинского, мол, милиция — это лучшие представители народа. А раз народ пьёт, «то почему представитель не имеет права?» Конечно, Петрович не был завзятым алкоголиком, тем более последним пропойцей, но если находился повод, он никогда не отказывался.