Марек Краевский - Конец света в Бреслау [любительский перевод]

— Почему я могу смотреть тебе в глаза? — он вытер лицо и плеснул в него одеколоном от Уэлзла. — Потому что ничего вчера не произошло. Впрочем, я ничего не помню.

Служанка Марта Гозолл суетилась по кухне, ее муж, камердинер Адальберт, стоял выпрямившись как струна, в одной руке держа более десятка галстуков, в другой — вешалку с костюмом и белой рубашкой. Мок поспешно оделся и повязал на шею бордовый галстук. Марта протолкнула его толстый узел между жесткими крылышками воротника. Мок с трудом втиснул на опухшие ноги свежевычищенные Адальбертом ботинки, накинул на плечи светлое пальто из верблюжьей шерсти, надел шляпу и вышел из квартиры. В коридоре к нему привязался большой шпиц. Мок погладил собачку. Его владелец, адвокат Патшковский, взглянул с презрением на своего соседа, отличавшегося, как всегда, алкогольно-одеколонным благоуханием.

— Вчера ночью у вас был ужасный шум. Моя жена не могла заснуть до утра, — процедил Патшковский.

— Я дрессировал собаку, — проскрежетал Мок.

— Типа собственной жены, — монокль Патшковского заблестел в желтом свете лампы. — Вы думаете, что вам все позволено? Ваша собака жаловалась человеческим голосом.

— Некоторые животные говорят человеческим голосом за месяц до сочельника, — Моку захотелось спустить соседа с лестницы.

— Правда? — Патшковский поднял в изумлении брови.

— Я сейчас разговариваю с одним из них.

Адвокат встал как окаменевший и некоторое время смотрел на кровавые белки глаз Мока. Потом медленно спустился по лестнице, зарабатывая на очередные блестящие «правда?».

Мок вернулся в квартиру. Обнаружив, что дверь спальни закрыта изнутри, он прошел на кухню. Адальберт и Марта сидели за столом, сильно напуганные.

— Господин советник не стал завтракать. Я сделала омлет с курицей, — Марта показала расщелины в зубах.

— Ешьте на здоровье, — Мок усмехнулся. — Я хотел пожелать вам хорошего дня. Надеюсь, он будет так же хорош, как и прошлая ночь, вы хорошо спали, правда?

— Да, господин советник, — Адальберту казалось, что он еще слышит пронзительный крик Софи и тупое царапанье собачьих лап по закрытой двери спальни.

Мок вышел из квартиры, сжав веки и зубы.

Криминаль-вахмистр Курт Смолор был одним из лучших сотрудников Вроцлавского полицайпрезидиума. Его жестокость проклиналась преступниками, а лаконичность отчетов восхвалялась начальством. Один из его начальников больше всего ценил в нем еще одну особенность — догадливость. Эту черту и явил Смолор этим утром со всей очевидностью, и даже дважды. Первый раз, когда он вошел в обитый темным деревом кабинет Мока и увидел отпечатавшийся на его лбу красный контур перстня — несомненный признак того, что советник опирался на него измученным лбом. Смолор тогда не сообщил о чудовищном преступлении в многоквартирном особняке «У грифов» у Рынка, куда он должен был явиться безотлагательно — по приказу криминального директора Генриха Мюльхауза — вместе со своим начальником. Он знал, что Мок ничего не поймет.

— Я жду господина советника в машине, — сказал Смолор и вышел, чтобы доставить новый черный «адлер» к воротам полицайпрезидиума. Это была не единственная причина, по которой вахмистр так быстро удалился. Мок узнал о другой, когда, чертыхаясь, разместился на пассажирском сиденье. Затем он увидел руку Смолора, поросшую рыжими волосами, держащую бутылку молока. Мок открыл ее и жадно выпил несколько глотков. Теперь он был готов выслушать доклад Смолора. Тот завел мотор.

— Особняк «У грифов», восемь утра, — Смолор как писал, так и говорил. — Сапожник Ромиг не вынес запаха и разбил стену в своей мастерской. За стеной труп.

С Шубрюкке, где помещался полицайпрезидиум, до Рынка было недалеко. Мок выпил последние капли молока, а Смолор припарковал «адлер» под закладными конторами на Николайштрассе. На задах особняка «У грифов», во внутреннем дворике, перед небольшой мастерской сапожника ждал полицейский в мундире. Он приветствовал их. Рядом с полицейским стоял усатый чахоточник, который с героическим усилием таскал на себе кожаный фартук, и его толщина усугубляла новость, что на грязном дворе нет ни одной скамьи. Магнезия освещала каждую секунду жалкую комнатенку, наполненную запахом прогнившей от пота обуви и костного клея. Мок и Смолор вошли внутрь и почувствовали еще один, хорошо им знакомый, единственный в своем роде аромат. Липкий от клея прилавок делил мастерскую на две части. Две стены были заставлены подвальными стеллажами, на которых стояли ботинки. Третья была снабжена маленьким окном и дверью, зато из четвертой бил тот знакомый полицейским смрад. В этой стене было пробито неровное отверстие метр на метр. Перед ним стоял на коленях полицейский фотограф Элерс и засовывал свой объектив в темную каморку. Мок, заткнув нос, заглянул внутрь. Фонарик выловил из темной маленькой ниши лысый череп, покрытый разлагающейся кожей. Руки и ноги привязаны были к крюкам на противоположной стене каморки. Советник взглянул еще раз на лицо трупа и увидел толстого червяка, который пытался протиснуться в закрытый бельмом глаз. Мок быстро вышел из мастерской, снял пальто, вручил его полицейскому и, широко расставив ноги, оперся руками о стену. Смолор, услышав звуки, издаваемые шефом, не мог простить себе, что не предвидел последствий похмелья, молока и разлагающегося трупа. Мок достал из кармана брюк платок со своими инициалами, вышитыми Софи, и вытер рот. Запрокинул лицо к небу и жадно глотал капли падающего дождя.