Александр Лукин: Антология советского детектива-15. Компиляция. Книги 1-11

Чекист плюнул в сердцах, ни на кого не глядя, прошел сквозь строй расступившихся зрителей, влез на жеребца, смирно стоявшего возле тротуара, и уехал.

— Эх, мазила! — презрительно хмыкнул Пашка. — Из такой пушки промазал! Да я бы!…

— Сиди, стрелок! Много ты понимаешь! — сказал Алексей. — Думаешь, легко в бегущего-то попасть?…

И потом они всю дорогу обсуждали всякие способы стрельбы из разных систем револьверов — дядя Леша в этом хорошо разбирался.

Спустя два дня шли они по Ришельевской улице и увидели возле Оперного театра скопление подвод, извозчичьих пролеток и ручных тележек всех систем и размеров. Двери театра были открыты, в подъезде толпился народ.

Пашка, посланный Алексеем узнать, что там такое, сообщил:

— Местран митингует. Ох и крику!…

Алексей решил зайти взглянуть.

Пашка уже не раз бывал в театре на митингах и знал в нем все закоулки. Он уверенно провел Алексея на балкон второго яруса. Они устроились в пустой ложе сбоку от сцены.

Театр был красив. Затейливые лепные орнаменты покрывали барьеры его полукруглых ярусов. Мерцала старинная бронза канделябров. Портьеры и обивка кресел были из настоящего темно-красного бархата, и казалось странным, что участники многочисленных митингов, происходивших здесь за последние годы, не ободрали их на портянки.

В партере тесно набились местрановцы. Они принесли сюда крепкий запах махорки, дегтя, сыромятных ремней и конского пота. Табачный дым пластами вздымался к высокому потолку, расписанному порхающими нимфами и голыми бородачами, удобно разместившимися на розовых облаках. Сквозь дым вполнакала светили электрические лампочки.

Сцена была хорошо освещена. В глубине ее висело огромное декоративное полотнище. Оно изображало африканский пейзаж. За столом, покрытым бархатной портьерой, на фоне дикорастущих пальм и египетских пирамид восседал президиум: пятеро здоровенных мужиков в приказчичьих картузах с высокими околышами.

К самой рампе был выдвинут квадратный дирижерский постамент с пюпитром вместо трибуны.

За годы работы в ЧК у Алексея накопился изрядный опыт по части подобных митингов. Он довольно быстро разобрался в обстановке.

Прежде всего он заметил, что толпа митингующих отчетливо разделена на две группы. Первую — большую— составляли ломовые извозчики, или, как их называли в Одессе, биндюжники. Это были главным образом рослые, мускулистые, громкоголосые люди, одетые если не добротно, то, по крайней мере, прочно: в брезентовые куртки, поддевки, матросские робы. Некоторые щеголяли даже в сюртуках и сатиновых рубахах ярких расцветок. Биндюжники занимали переднюю, ближнюю к сцене, часть зала.

Прочие местрановцы — тележники, водители трамваев, грузчики, служащие трамвайного парка — размещались сзади. Как нетрудно было понять, жилось им похуже: лица изможденные, одежда в лохмотьях. Держались они особняком, с биндюжниками не смешивались.

Наконец, присмотревшись, Алексей различил и третью категорию участников: горластых, пестро одетых молодчиков, вроссыпь сидевших близ сцены. Эти были сродни Пете Цаце…

Митинг проходил бурно.

Обсуждалось решение губкома партии об организации обоза для борьбы с голодом. Служащие трамвайного парка, тележники и водители конок считали, что губком надо поддержать. Но они были в меньшинстве. Биндюжникам решение губкома пришлось не по вкусу. Расставаться с лошадьми и подводами, а тем более идти в обоз, им не улыбалось.

К тому моменту, когда Алексей и Пашка явились на митинг, положение уже определилось. Только что ушел со сцены дружно освистанный оратор, который пытался доказать, что губком затеял нужное дело. Его место на трибуне занял бородатый детина в брезентовой куртке.

— Говорить будет Ефим Паперник! — огласил один из членов президиума, исполнявший обязанности председателя.

— Скажите на милость, что он меня агитирует? — негромко начал Ефим Паперник. — Что он меня агитирует, я спрашиваю? — продолжал он несколько громче. И вдруг долбанул кулаком по пюпитру: — У меня дома пять ртов! Я поеду куда-то к черту на кулички, а они будут сидеть и щелкать голодными зубами? Кто их пожалеет? Ты их пожалеешь, агитатор?! Что у тебя есть? Твои тощие руки и ноги? Так они не станут есть твоих рук и ног! Им нужен кусок хлеба, вот что им нужно!

Биндюжники сочувственно зашумели.