Виктор Пронин - Банда 8

— Мне страшно. У меня есть укромное местечко, о котором никто не знает. Даже ты, Паша.

— А как же я? На кого ты меня бросаешь?

— За твоей спиной система. Генеральная прокуратура и высшая справедливость. А я — плут и пройдоха.

— Аркаша, поступай как знаешь. Но возникай иногда. Хотя бы по телефону, хотя бы по мобильнику. Это же не выдаст твое укромное местечко?

— Паша, он приглашает нас с тобой к себе в гости. В Испанию.

— Торопится.

— Он всегда играл на опережение. Но нетерпеливость... Да, это у него есть.

— Ну, что ж, поедем в Испанию. Ты знаешь испанский язык?

— Он нам не понадобится. Лубовский вполне прилично говорит на русском. Не слишком, но понять можно.

— Разберемся, Аркаша, — беззаботно ответил Пафнутьев. — Где наша не пропадала. Давай заканчивать... Вдруг он уже звонит... Неудобно заставлять ждать. Уважаемый человек, друг президента, опять же владелец заводов... Ах да, мы об этом уже говорили. Пока, Аркаша!

И Пафнутьев положил трубку.

Постояв над телефоном, он прошел к окну, вернулся к креслу, прошлепал на кухню, открыл холодильник, снова захлопнул. Неожиданно для себя оказался у телефона, потрогал его и упал в кресло.

— Веселья час и боль разлуки, — пропел он вполголоса, — готов делить с тобой всегда... Давай пожмем друг другу руки... И в дальний путь на долгие года... Ни фига себе! — вдруг проговорил он громко, оборвав свои лирические рулады.

Лубовский не позвонил.

Видимо, и сам понял — пора остановиться. В конце концов, этот его перезвон вполне можно было объяснить и нервозностью, и неуверенностью, и опасениями, под которыми явно должны быть серьезные основания. Он в полной мере показал свою осведомленность, свои возможности, и этого было вполне достаточно. Тем более знал, что Халандовский со всеми подробностями передаст Пафнутьеву их последний телефонный разговор.

Но зато позвонил Худолей.

— Паша, я в городе. Все в порядке. Жизнь продолжается. И будет продолжаться еще некоторое время.

— Это прекрасно! — воскликнул Пафнутьев с облегчением. Теперь он был предоставлен самому себе и волен был поступать как заблагорассудится. Впереди его ждала Москва, Генеральная прокуратура и задание, которое можно было назвать и почетным, и чреватым.

Поезд отходил вечером.

Пора было собирать вещички.

Прислушиваясь к себе, Пафнутьев с удивлением обнаружил хорошую такую взволнованность, встревоженность, чувство, которое он не испытывал давно, может быть, со времен юности.

Поезд прибыл без опоздания, поезда редко опаздывают в Москву, это уж должно случиться что-то необыкновенное — чеченский взрыв в серединном вагоне, наводнение, землетрясение или еще что-то в этом роде.

Поезд прибыл утром, многие поезда прибывают в Москву утром — и это правильно. Деловые люди за предстоящий день многое могут решить в столице — встретиться, подписать, согласовать, утрясти и вечером отправиться восвояси в полной уверенности, что дело сдвинулось. Они, конечно, заблуждались, сильно заблуждались, но тем не менее положенное отрабатывали и плотные такие пакетики успевали вручить нужным людям, зная наверняка, что, вернувшись домой, надо, не откладывая, тут же готовить следующий пакетик, следующий.

Москва — дорогой город, и у всех здесь набегают бесконечные проблемы, связанные с многочисленными тратами на обучение детей, строительство дачи, евроремонт в квартире — потому без евроремонта ты есть полное ничтожество и больше никто. А после евроремонта ты уважаемый человек, и любой пришедший к тебе решать кое-какие дела, оказавшись в твоей квартире, а в квартире решать все дела гораздо проще и удобнее, так вот оказавшись в твоей квартире, проситель сразу понимает, какой из нескольких приготовленных пакетов он должен оставить — конечно, самый толстый, конечно, самый плотный.

А многоопытный хозяин, увидев скошенным взглядом этот самый пакетик, бросит небрежно, продолжая разливать принесенный гостем коньяк, положи, дескать, вон там на полку, нет-нет, повыше, и задвинь поглубже. Не коснется он сразу пакета, не возьмет в руки, мало ли что, мало ли какими хитрыми порошками этот пакет может быть обработан людьми подлыми и коварными. Через несколько дней он, возможно, потянется к пакету, убедившись наверняка, что ничего в мире не изменилось, тучи над его головой вовсе никакие не тучи, а так, перистые облака, которые, говорят, кружат над землей на совершенно безопасной высоте.

Пафнутьев прибыл на Курский вокзал и был счастлив оказаться в утренней суетной толпе радостно возбужденных пассажиров, которые покинули наконец душные вагоны и вырвались на столичные просторы. У него было два чемодана — большой и поменьше. Большой он тут же сдал в камеру хранения, а с маленьким нырнул в метро, добрался по радиальной до «Площади Революции», перешел на «Театральную», вышел на «Тверской» и оказался на площади Пушкина. Был маршрут и покороче, но ему нравился этот, к Генеральной прокуратуре он предпочитал спускаться по улице Пушкинской.