Юзеф Хен - Тост

– Грибами. Но, возможно, инфаркт у него будет раньше.

– Вы ужасны. Ни капли снисходительности.

– Я хочу вас убедить в том, что жизнь длинна, длиннее, чем нам кажется, и ее очень трудно заполнить.

– Стервец, – выругалась она.

– Что такое?

– Задали же вы мне задачу. С этим стариком, который станет мне немил. Так вот, я знаю, что я сделаю. Ни за кого я замуж не выйду, не хочу никому изменять… Значит, через сколько лет я забуду? Через два года?

Хенрик сказал:

– Предупреждаю, два года – это тоже немало.

Он не знал, согласится ли она с ним. «Два года – это ужасно долго. Я хотел бы дожить до завтрашнего дня. Мелецкий не сдастся без борьбы, может завязаться перестрелка, и я получу пулю в живот». Он заметил, что думает об этом без волнения. «Видимо, подсознательно я не верю, что будет уж очень плохо, – решил он. – Кто-нибудь отступит, я или он, а может быть, Анна права, может быть, лучше махнуть на них рукой, самое важное – это ночь, убегающая в глубь темноты, скоро начнет светать. Я не буду обладать Анной. Не узнаю вкуса ее наготы, не засну в ее объятиях». «Мама, – простонал Чесек, целуя пани Барбару, – мама», – повторил он и заснул. «Что-то безвозвратно ушло, луна спряталась, и стало темно, но я все еще жив, сижу возле нее и почти счастлив». Хенрик опять видел высокие неподвижные деревья, их шершавую кору, лес, пахнущий как… А если дать Мелецкому уехать?» Он достал пистолет. Осмотрел его: десять патронов в магазине, десять в запасной обойме, может не хватить.

– Что вы делаете? – спросила она сонным голосом.

– Ничего. Вы сможете заснуть?

– И очень даже быстро. Я падаю с ног.

– Я провожу вас в номер.

Хенрик помог ей подняться. Она прижалась к его плечу и стала на минуту такой близкой и знакомой. Ей, по всей вероятности, было приятно касаться пальцами его плеча, приятно было телу, которое она так презирала.

Шаффер дремал в вестибюле под пальмой. Хенрик разбудил его.

– Ах, это вы, пан профессор, – сказал он. – Вам надо ложиться.

– Я сейчас это сделаю. Идите спать, Шаффер. Когда придет время дежурства, я вас разбужу.

Долговязый немец, покачиваясь, встал.

– Это очень плохо, что вы не спите, – сказал он. – Вы завтра будете не в форме?

– Я не должен быть в форме, – небрежно бросил Хенрик.

– Пан профессор.

– Jawohl?

– Этот пулемет, вы знаете, он стреляет со скоростью около шестисот выстрелов в минуту.

«Негодяй, упивается выстрелами. Ему хотелось бы, чтобы мы перебили друг друга. – Хенрик почувствовал, что его охватывает ненависть. – Если уж кропить, то надо начинать с него», – подумал он.

– Спокойной ночи, пан Шаффер, – сказал Хенрик. – Завтра увидимся.

– Спокойной ночи.

Хенрик считал ступени, по которым он поднимался с Анной, потом шаги, когда они шли по коридору. Все потеряно. Ночь кончится у дверей ее комнаты.

– Вам не будет страшно одной? – спросил Хенрик.

– Нет.

– Я советую вам запереться на ключ.

– Они не насилуют.

– Это правда, – согласился он. – И через минуту: – Если вам понадобится моя помощь, стучите в стену.

Она рассмеялась.

– Хорошо. Зато вам я советую забаррикадироваться. Они могут что-нибудь с вами сделать.

Хенрик не ответил. «Не закрою дверь, – подумал он. – Может быть, ты еще придешь. Может быть, надумаешь».

– Не устраивайте завтра никаких скандалов, – сказала она. – Это вам ничего не даст.

Он лежал с открытыми глазами. Пряди черных волос свисали с потолка и касались век. Черная бездна поглотила девушку, растворила ее тихий смех. Он никогда не будет с ней, не будет с Анной, не будет ни с кем. «Кончается ночь, последняя ночь в моей жизни. Я должен уснуть, не то завтра я ни на что не буду годен, и эти типы сделают все, что захотят. Пистолет лежит под подушкой. Со мной Смулка, – начал он подсчитывать снова. – Освенцимец пойдет за мной. Не исключено, что и Рудловский, лишь бы продержаться до полудня, когда подоспеет поручник Вжесиньский с людьми, а потом еще два года, пока у нее не пройдет ощущение кошмара. Могла бы уже и забыть. Могла бы неслышно на пальцах подойти к моей двери и тихонечко постучать. Дверь открыта, достаточно нажать ручку. А потом она будет искать губами мои губы, нашла, прижимаюсь губами к ее губам, не отпускаю, чувствую, как они вспухают. „Люблю“, – скажу я. Теперь я знаю, для чего выжил. Для этого. И надо будет очень хорошо владеть собой, чтобы она не поняла, что это что-то большее, чем банальная любовная игра. Чтобы не поняла, что это действительно любовь». Мрак был непроницаемый, липкий, Хенрик с трудом различал пятно двери. Потом он услышал, как кто-то быстро бежит по коридору, на цыпочках, сейчас будет здесь. «И все-таки она пришла, несмотря на все зароки, пришла, но почему откуда-то издалека, почему с другой стороны, и все-таки пришла».