Павел Нилин - Жестокость

Зубок лежал на снегу в красивой черной бекеше, отороченной серым каракулем, в расшитых унтах, без шапки, беловолосый, аккуратно причесанный на пробор.

Видно было, что шапка, теперь потерянная, приминала прическу до последней минуты жизни, и поэтому прическа осталась нерастрепанной на застывшей навсегда голове.

– Ты смотри, куда он ему попал, – расстегнул на мертвом бекешу Венька. – Прямо в самое сердце. Вот свинья худая! Ну кто его просил убивать мальчишку? Только бы ему порисоваться перед начальником, показать свое геройство. Он, припадочный, кого угодно из-за этого убьет. Хоть отца родного. Лишь бы начальник похвалил его за храбрость. Все время на глаза к начальнику лезет. Глядите, мол, какой я герой!..

Я понял, что это Голубчик убил Зубка. Но я не мог разделить возмущения Веньки.

– Тут же не разберешь, в такой горячке, кого убить, кого оставить, – сказал я. – Если ты не убьешь, тебя убьют…

– Ерунда, – взял у меня фонарь Венька. – Зубка мы свободно могли живьем захватить. Ты помнишь, как осенью на лесозаводе было? Я же его тогда почти поймал на крыше. Даже карабин у него из рук выбил. Деваться ему просто некуда было. Никто бы не поверил, что он спрыгнет с крыши, прямо со второго этажа. А он даже не задумался – спрыгнул. Очень храбрый мальчишка. Если б не опилки внизу, он бы насмерть разбился. А он ничего, побежал. Я его тогда хорошо видел с крыши, как он бежал по двору. Только прихрамывать стал…

– Все-таки он был уже конченый, если связался с бандитами, – сказал я, чтобы Венька не горевал об убитом. – Клочков же, понятно, имел на него большое влияние…

– Клочков – это дерьмо, – покосился Венька на труп Клочкова. – Клочков мог из него только бандита сделать, а мы бы сделали хорошего парня. Просто мирового парня сделали бы…

– Не думаю, – сказал я.

– Ты что, глупый; что ли? – вдруг как бы удивился Венька, поглядев на меня. И еще что-то хотел сказать, но из здания на крыльцо вышел Иосиф Голубчик.

Длинный, худой, чуть сутулый, в кожаной не по росту короткой тужурке, с короткими рукавами, он шел по снегу в нашу сторону и похлопывал плеткой по сапогам.

За ним продвигался, распахнув, как крылья, собачью доху, маленький Яков Узелков с блокнотом и карандашом, почему-то зажатым в зубах.

– Любуетесь? – спросил нас Голубчик, и даже в темноте было заметно, что он ухмыльнулся.

Мы промолчали.

Узелков вынул изо рта карандаш.

– Покажите мне, который Клочков.

Иосиф Голубчик взял у Веньки фонарь и осветил необыкновенно грузный труп Клочкова.

– Говорят, не все лошади его выдерживали, – засмеялся Голубчик. – У него особая лошадь была. Здоровенная! Как битюг. Жалко, ее убили. Она там и осталась, в Золотой Пади…

– А который его адъютант? – спросил Узелков.

– Вот он, – осветил Зубка Голубчик.

– Это, значит, твоя работа? – оглянулся на него Узелков и снова взял карандаш в зубы.

– Моя. – Голубчик опять засмеялся.

А Венька Малышев стоял в стороне, как замерзший.

Я подумал: вот сейчас что-нибудь случится. Вот сейчас Венька скажет что-нибудь Голубчику, и между ними вспыхнет ссора. Но подле нас неожиданно появился из темноты наш фельдшер Поляков.

– А я тебя ищу, – потянул он Веньку за тулуп. – Пойдем, я тебе переменю повязку…

Только тут я узнал, что Венька ранен. Вот, оказывается, почему он надел тулуп внакидку.

– И сильно тебя стукнули? В какое место?

– Да ерунда! – поморщился Венька. – Плечо немножко ободрало около шеи.

– Хорошенькое немножко! – сказал Поляков. – Крови сколько вытекло, пока сделали перевязку.

Венька пошел за Поляковым в нашу крошечную, рядом с баней, амбулаторию, которую мы называли «предбанником».

– Вениамин! – закричал Узелков. – Я потом должен с тобой поговорить. Мне очень важно выяснить некоторые подробности. Ты мне должен объяснить подробно…

– Ты и сам хорошо придумаешь, – слабо улыбнулся Венька. – Тебя учить не надо.

В коридоре на зеленой садовой скамейке под охраной милиционеров сидели семь арестованных – семь косматых, давно не бритых и не стриженных мужиков в нагольных полушубках и огромных, еще обледеневших броднях, какие носили в старое время водовозы.

Я стал вызывать их в дежурку по очереди, чтобы произвести предварительный допрос. На специальных бланках я записывал их фамилии, имена и отчества, возраст, национальность, место рождения и все, что положено записывать в таких случаях.

Они охотно отвечали на вопросы, просили закурить и, закурив, благодатно почесывались, распространяя по всей дежурке и коридору удушливый запах плохо дубленной и мокрой от снега овчины.