Аркадий Вайнер - Телеграмма с того света

Он похлопал меня одобрительно по плечу.

— Все-таки ты удивительно настырный человек! Я ведь не верил, что тебе удастся всю эту историю раскрутить.

Я смотрел на него — красивого, сытого, хорошо одетого, доброжелательно-снисходительного — и пытался понять, отчего же меня так распирает сказать ему что-нибудь неприятное, обидное, горькое. Может быть, я ему завидую? Но ведь человеческая зависть — это в первую очередь желание поменяться местами в жизни, а я ни за что и ничем не хотел бы с ним меняться.

— Твой тесть, Владик, потратил много лет, чтобы научить меня очень трудному делу — терпению думать об одном и том же…

— Да, это заметно, — кивнул Владилен, помолчал и сказал: — Вот ты и додумал телеграмму до конца, что теперь будет?

— Дальше? Я думаю, их будут судить и сильно накажут, а потом жизнь будет продолжаться…

— Стас, да не сердись ты так на меня! — усмехнулся Владилен. — Я-то ни в чем не виноват! А расспрашиваю я тебя потому, что мы с Николаем Ивановичем плоховато понимали друг друга. Поэтому я бы хотел лучше понять тебя.

— А что непонятного?

— Система твоих целей и мотивов. Ты сделал, с моей точки зрения, почти невозможное и выволок за ухо на свет божий эту мерзавку с ее любовничком. Теперь их накажут. Ну, а что Коростылеву сейчас до этого? Его больше все равно нет…

— Мы все есть. Это нужно было не Кольянычу, а им всем. — И я показал рукой на город под холмом. — Они должны знать, что сила справедливости в жизни больше ненависти и злоумия. Твой тесть сказал однажды, что смысл моей работы — в борьбе гуманистической строгости закона с бесчеловечием вседозволенности.

Владилен покачал головой:

— Может быть, может быть…

Лариса тронула меня за руку и сказала:

— Стасик, я и не знаю, что теперь с домом станет, с вещами. Нам ведь уезжать надо.

— Да, действительно, — оживился Владилен. — Прямо ума не приложим, что нам с этим барахлишком делать…

— Это точно, — согласился я. — Твой тесть по части наследства совсем не постарался.

— Не в этом дело! — прижал руку к сердцу Владилен. — Выкидывать как-то совестно, а везти в квартиру просто нелепо.

— Ты не хочешь взять папины книги? — тихо спросила меня Лара. — Их немного, но ему было бы приятно, что книги остались у тебя…

— Спасибо, Лариска. Если хочешь, я поговорю с Надей Воронцовой, может быть, лучше отдать книги в школу? Это Кольянычу было бы еще приятней…

— Да-да, конечно! — обрадовалась Лариса. — Будет на душе спокойнее, что ребята пользуются…

И сразу же снова озаботилась:

— Хочу пойти к Дусе спросить: не возьмут ли они Барса? Куда он нам в городе?

— Не надо, Лара, не беспокойся. Я заберу Барса. У меня к тебе просьба.

Лара подалась вся ко мне:

— Что угодно!

— Я бы хотел, чтобы ты мне отдала завещание Колумба.

Она всплеснула руками:

— Конечно, о чем ты говоришь! Нам это все равно девать некуда.

— Спасибо, Лара, я беру его на время. Когда-нибудь я его верну.

— Да зачем? Возьми его совсем! Для чего возвращать? Нам оно не нужно…

— Да, наверное, — сказал я, помолчал и добавил: — Через несколько лет подрастут твои ребята, и я верну им завещание Колумба. Я мечтаю, надеюсь, я верю, что оно им еще очень понадобится…

— Вы и пришли снова, будто вернулись из моих детских снов и мечтаний, — сказала Надя, и смотрела она в сторону, на сбегающую под гору дорогу, будто ждала, что кто-то очень нужный появится в конце бетонной полосы.

— Я мало похож на сказочного принца, — усмехнулся я.

— У всех людей свои сказки, — покачала она головой. — И принцы свои… Я знала, что вы когда-нибудь вернетесь…

— Я вернулся по очень печальному поводу, — напомнил я.

— Нет, Николай Иванович был болен и стар, и все равно — через год или через три — вы приехали бы прощаться с ним, а сейчас он умер в бою с этой нежитью, нелюдьми, приславшими телеграмму с того света. И вы вернулись из моей детской любви к вам, чтобы добить за него эту нечисть. Спасибо.

Я положил ей руку на плечо, повернул к себе:

— Это звучит, как окончание сказки. Мы прощаемся навсегда?

Она посмотрела мне прямо в глаза, твердо сказала:

— Нет. Надеюсь, верю, мечтаю…

Мчалась с рокотом и шелестом по шоссе машина. Барс, еще не поверивший до конца, что едет со мной, дышал сзади еле слышно. Лес, обступивший дорогу, в сумерках был совершенно черный, и белые столбы света от фар будто высверливали в этой густой темноте туннель, по которому со свистом летела наша блестящая жестяная коробочка.