Виктор Смирнов: Приключения-1966

Через полчаса в контору правления охотничьего общества является усатый лейтенант. Один, без Шабашникова. Он смущенно хмыкает в кулак.

— Не намерен Шабашников явиться, Борис Михайлович. Говорит: «У меня сильно тоскливое состояние, не могу...» Выпивши он.

— Что ж, если Магомет не идет к горе... — сердито говорит капитан. — Поедемте к Шабашникову.

В гостиницу я возвращаюсь поздно, на улицах горят фонари, дождь гасит их и без того тусклый свет. Николай Семенович не один, с ним врач — сутулый молодой человек в очках.

— Вы зря отказываетесь лечь в больницу, — говорит он на прощание, подписывая рецептурный бланк. — Вам необходим полный покой.

— Немного позже, доктор, — почтительно отвечает Эн Эс. — Мне нужен денек-другой. Ладно?

...Прежде всего Эн Эс заставляет меня вскипятить чайник и переодеться. Плащ я выжимаю, как половую тряпку. Августовский дождь, от него нет защиты.

— Давай по порядку. Помни: я ничего не видел.

— Кажется, мы скоро сможем закончить это дело, Николай Семенович!

— Ну-ну. По порядку! — напоминает шеф. — Выводы будем делать потом.

— Хорошо...

Домишко Шабашникова стоял за ветхим забором, ворота висели на одной петле, открывая вход во двор. Достаточно было одного лишь беглого взгляда, чтобы убедиться в том, что в доме живет бобыль. Какие-то хомуты, поленья, миски с собачьей едой, отбросы были рассеяны по всему двору. За сараем, через два или три двора, виднелась «круглая», на четыре ската крыша. Это был дом убитого инженера Осеева.

— Он чем занимается, Шабашников? — спросил я у Комаровского.

— Да так... Охотник. Можно сказать, профессионал. Шкурки сдает. Собаки у него знаменитые, щенками торгует. Сейчас увидите Найду — лучшая, говорят, лайка в Сибири, универсал.

— Один живет?

— Один.

Мы вошли в дом после того, как на стук никто не отозвался. Шум дождя стих за дверью. В доме было сумрачно. Хозяин сидел на кровати и, держа на коленях фокстерьера, разговаривал с ним. Поджарая лайка настороженно следила из-за шкафа. У ее ног барахтались двое щенков. Здесь было собачье царство. Да и сам Шабашников показался мне похожим на служебного пса, получившего отставку по возрасту. Обвислые щеки, слезящиеся глаза, весь какой-то пожухлый, мятый.

Он был не то чтобы сильно пьян, но и трезв тоже не был.

— Вы извините, что побеспокоили, — мягко сказал Комаровский. — Служба! Нам известно, что у вас имеется охотничий нож...

— У меня разрешение, — буркнул Шабашников, не поднимая головы. — На карабин и нож.

— Идет проверка... Оружие сейчас у вас?

— А то как?

— Покажите, пожалуйста.

Шабашников принес карабин и стал рыться в брезентовой полевой сумке. Комаровский, бегло осмотрев ружье, с интересом следил за поисками. Наступила тишина.

— Нет ножа, — растерянно пробормотал Шабашников. — Всегда здесь лежал.

— Вы поищите хорошенько.

Поиски длились около часа. Ножа, как мы и ожидали, не оказалось. Шабашников, запыхавшись, снова уселся на кровать.

— Что нож-то? — сказал он. — Тоже мне оружие!

Через несколько минут мы уже знали, что у Шабашникова исчезли также старые кирзовые сапоги сорок второго размера, и получили заодно подробное описание ножа: золингеновская сталь, лев и пальма на лезвии, наборная рукоятка.

— Когда вы в последний раз видели нож?

Шабашников наморщил лоб.

— Да вот позавчера...

— Восьмого августа? — Комаровский бросил взгляд в мою сторону: «Внимание!»

Преступление было совершено в ночь с восьмого на девятое.

— Ну да, восьмого... Я ходил к соседям, к Зуренковым, проводку чинить и брал нож вместо отвертки.

— Может быть, забыли там?

Комаровский предоставлял ему возможность выкрутиться.

— Нет, принес, положил в сумку.

— Ну, а дальше? Вспомните подробности. Вечером и в ночь с восьмого на девятое вы были дома?

Комаровский задавал короткие вопросы, словно гвозди вбивал. Он толково вел этот разведывательный, осторожный допрос. Я чувствовал, что еще немного — и Шабашников сам загонит себя в угол.

— Дома... Под хмелем был... Да!

И тут я увидел, как в нем шевельнулся страх, выполз из-под спиртной дремы. Глаза меняли выражение — словно диафрагма открылась в объективе, и реальная жизнь вместе с сумрачным светом дождливого дня хлынула внутрь. Диафрагма открывалась все шире; и чем больше вбирали в себя глаза Шабашникова, тем сильнее росла в них тревога. Он был не так уж стар, это ясно чувствовалось сейчас.

— Щеночков я продавал в тот день, — сказал охотник. — Щеночков. Жалко мне их всегда, вот и...