Даниэль Клугер - Стоящие у врат

В его голосе не было ни насмешки, ни осуждения, спокойная и даже доброжелательная интонация. Луна снова скрылась за тучами; теперь внутренность чердака была освещена прежним рассеянным тускло-багровым светом.

— Не смущайтесь, доктор Вайсфельд, любой бы на вашем месте задумался о том, кто же я такой — на самом деле, — устало сказал Холберг. — А сыщик вы неопытный — я сразу вас заметил. Вы не умеете прятать свою тень… Хотите сигару? — он протянул мне уже знакомую коробку, в которой лежали две последние коричневые трубочки с золотистыми ободкам. — Берите, берите, — сказал он, видя, что я медлю, тоже взял сигару, аккуратно обрезал кончик ее крохотным осколком стекла, протянул осколок мне. — Я ведь вам уже говорил — не обкусывайте, это же не табачные листья, а всего лишь бумага, пропитанная никотином… Знаете, пока есть время, расскажу-ка я вам еще одну историю. Интересная история, вам понравится. Как вы уже знаете, я занимал пост начальника городского полицейского управления. Однажды у нас в полиции появился новый сотрудник. Молодой человек, с неплохим образованием и прекрасными способностями к сыскному делу. Очень исполнительный и старательный. Я взял его под свою опеку и сделал его очень неплохим полицейским. Потом он ушел из полиции. Мне было жаль, молодой человек подавал большие надежды. Доходили слухи, что он вступил в нацистскую партию и сделал там приличную карьеру. В тридцать третьем году он вновь появился в управлении. В черной униформе СС… — Холберг сделал паузу. — Этого многообещающего молодого человека звали его Леонард Заукель. Ныне — комендант гетто Брокенвальд, гауптштурмфюрер СС. Когда я попал в Берген-Бельзен — я вам рассказывал эту историю — он оказался там. Узнал меня. Вот по его протекции, — он усмехнулся, — я был переведен сюда. Он сообщил куда надо о моем боевом прошлом, о том, что я — ветеран войны. И я оказался в экспериментальном гетто. У меня с Заукелем сложились странные отношения. Знаете ли вы, почему комендант гетто приносит мне сигары, безусловно запрещенные здесь? Именно потому что я — его начальник. Бывший, но все-таки начальник. И первый учитель. Заукель считает необходимым отчитываться передо мной. Мне кажется, что подсознательно он жаждет моего оправдания. Или даже одобрения…

— Зачем вы мне об этом рассказываете? — потерянно спросил я.

Холберг отошел от окна и сел на топчан, напротив меня.

— Как вы уже поняли, это с ним я встречался тогда. И сегодня тоже. И это он время от времени не только дарил мне запрещенные предметы, но и рассказывал кое-что. Некоторые вещи, о которых не должен был бы рассказывать заключенному. Но я-то — его начальник. Так вот. Вы спрашиваете — почему я ничего не рассказал госпоже Ландау? Почему я не довожу до конца расследование? Почему не выступаю с разоблачением убийцы? — он указал в окно. — Вы спрашиваете, что это значит? Утром из гетто Брокенвальд уходит транспорт в Аушвитц. В Освенцим. Все кончено, Вайсфельд. Гетто Брокенвальд ликвидируется. Руководство рейха признало эксперимент по созданию еврейского города неэффективным.

Его слова казались невесомыми, но были холодны, словно льдинки.

— Заукель показал мне список, — слова шелестели в сгустившемся сумраке. — Список тех, кто попал в первый транспорт. В нем есть все — свидетели, сыщик, подозреваемые. И убийца тоже. Все. Понимаете? Вы, я, Лизелотта Ландау-фон Сакс, Луиза Бротман, Ракель Зильбер. Господа Шефтель и Красовски. Пастор Гризевиус и священник отец Серафим. Все участники этой детективной истории. Если хотите — детективной игры. Нынче ночью игра в детектив — в нормальную жизнь, доктор! — закончилась. Понимаете, Вайсфельд? И разоблачение убийцы, эффектная финальная сцена потеряла смысл.

Мы молча стояли у окна. Дым наших сигар смешивался с туманом, все так же клубившимся над Брокенвальдом. Мне показалось, что вокруг черных силуэтов эсэсовцев, оцепивших улицы, он сгущался.

— Германия обречена, — сказал вдруг г-н Холберг. — Германия обречена, мало кто этого не понимает. Победа союзников неизбежна. В этом году или в следующем — не суть важно. И неважно, что произойдет со всеми нами… — он прикрыл глаза. — То есть, неважно для истории. Когда эти монстры уйдут, как вы думаете, что будет? Что произойдет? Если евреи еще останутся на этом континенте. Хотя бы в небольшом количестве…

— Не знаю, — ответил я. — Я не знаю, что будет потом.

— Гетто, — сказал Холберг. — Будет гетто. Где-нибудь за пределами Европы. Где-нибудь на Мадагаскаре. Или даже в Палестине, как того хотят сионисты. Вы знакомы с сионизмом, доктор? Это такая еврейская утопия.