Алексей Макеев - Матерый мент

– За подарок спасибо, – улыбнулся Гуров. – В жизни не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Мне все относительно ясно. Вот такой еще вопрос, – тон его стал нарочито небрежным, – так, для проформы. В лаборатории ведь приходится работать с самыми различными веществами, верно? Нет ли среди них наркотических или из которых можно наркотик получить… Ну, вы понимаете… Скандал вот был не так давно, я и спрашиваю к слову, – он откровенно блефовал, и блеф удался.

– А-а! Как же! – мгновенно откликнулась Кайгулова. – Это когда какой-то придурок из опаринского института на барахолке в Беляево литр уксусного ангидрида продать пытался? По отделению громовой приказ был, у опаринцев зама по АХЧ сняли и директору выговор влепили, а за что? Никто от бессовестных кретинов не застрахован. Но у нас просто нет ничего такого, я вас уверяю! Да чего проще – когда будете с Твардовским говорить, возьмите у него копию заявки на реактивы за любой год, хоть за этот, и список того, что сами по фирмам покупали. Экспертам своим отдайте, пусть проверят, но сразу говорю – ничего не найдете, не наш профиль. Да ведь и проверяла нас в апреле комиссия, не помню откуда.

Гуров решил, что так и поступит, а заодно уточнит историю с "бессовестным кретином", о которой до сегодняшнего дня слыхом не слыхал. Однако он склонен был поверить собеседнице, не было ей смысла лгать, слишком легко проверялись ее слова. Да она, кстати, сама же и подсказала, как это сделать. Здесь этот кончик пока не тянулся. Лев поблагодарил Мариам за увлекательную лекцию, причем сделал это от всей души. Потом она проводила его в лабораторию.

Время уже поджимало, надо было появиться в управлении и ковать железо с безголовым киллером – самой на текущий момент прямой тропкой в сердцевину дела. Абсолютно доверяя Крячко, Лев Иванович все же неуютно чувствовал себя, когда на стержневом направлении розыска стоял не он сам, а кто-то другой, хотя бы и Станислав. Поэтому разговора с высоким, представительным и чуть рыхловатым темноволосым мужчиной – Андреем Андреевичем Алаторцевым – не получилось. Но, и это было примечательным фактом – насколько естественно и открыто держалась Мариам Кайгулова, настолько Алаторцев ушел в "глухую оборону", даже не пытаясь скрыть свою неприязнь. Гуров был классным профессионалом, он взломал бы лед и разговорил бы этого угрюмого типа, но у него не оставалось на это ни времени, ни желания. Да и необходимости форсажа он не ощущал, понимая, что в институт еще не раз придется наведаться, если не ему самому, так Станиславу.

Гуров еще успел пообщаться со старшим лаборантом Вацлавом Твардовским, невысоким, подвижным брюнетом приблизительно пятидесяти лет, и взять у него список реактивов, рекомендованный Кайгуловой. У Твардовского обнаружилась одна забавная особенность, из тех, что не мешают общаться с человеком и впечатления о нем не портят: в совсем коротком разговоре со Львом тот умудрился трижды упомянуть о своем польском происхождении и старинном шляхетском роде панов Твардовских.

Националистов любой окраски Лев недолюбливал, да и к родовой аристократии ярко-голубых кровей относился без особого трепета, не без основания полагая, что княжеских, графских и прочих отпрысков знатных родов в постсоветской России развелось столько, что скоро плюнуть некуда будет без риска попасть в аристократа, а тот, глядишь, и на дуэль вызовет. Один из таких потомков проходил у Гурова по недавнему, еще не совсем закрытому делу о крупной краже из Музея изобразительных искусств, и как-то раз на допросе обозленный его упрямством Гуров высказал предположение, что почтенный аристократический предок не раз перевернулся в гробу, на потомка глядючи. Но у Вацлава Васильевича этот бзик проявлялся так мило и по-детски, что совершенно не раздражал. Гурову стало весело, и он решил, что в следующий раз с паном Твардовским будет разговаривать пан Станислав Крячко: в друге и соратнике тоже текла толика польской крови. Попутно Лев выяснил, что упомянутый Любовью Александровной Петя Сонин скоро уже как год пребывает на длительной стажировке в Амстердаме. Спросил Гуров о нем исключительно для очистки совести, на всякий случай и по нелюбви оставлять даже мельчайшие хвосты в сыскной работе.

Последним ярким воспоминанием от посещения лаборатории культуры растительных тканей у Гурова осталась здоровущая "банка" из толстого голубоватого оргстекла, к которой подтащила его неугомонная Кайгулова. Сердито гудевшая "банка" была утыкана штуцерами и отводами, вокруг извивались толстые и тонкие шланги, перья трех самописцев вычерчивали непонятные графики, еще одна синусоида высвечивалась на дисплее стоявшего рядом компьютера, что-то шипело, свистело и щелкало. С уважением подумав: "Наука!", Гуров представил, как эта штуковина приснится ему сегодня в ночном кошмаре, и чуть было не рассмеялся в голос.