Эллери Квин: Я больше не коп

Было погожее бабье лето, и клены позади завода все еще покрывала листва. Они стояли под луной, подобно девушкам, томящимся в ожидании предложения от высокого темного неба.

Хауленд повернулся от окна, не испытывая никакого восторга. Он ненавидел ноябрь, так как за ним следовал декабрь с его рождественскими тратами. Хауленд не испытывал никаких чувств к природе, религии или чему-либо еще, кроме денег. Ему казалось, что все свои пятьдесят семь лет он тянулся за ними, но значительная их часть проскальзывала у него между пальцами.

Он бросил взгляд на часы со стальными стрелками над деревянной дверью с надписью «Менеджер», похожей на компьютерный шрифт.

Почти десять.

Хауленд вернулся к столу и посмотрел на пачки денег, думая о своем «послужном списке».

Он начался с первой работы после окончания курсов коммерции в средней школе Нью-Брэдфорда. [2] Большинство географических наименований, упомянутых в романе, вымышлено. Старый Луи Войцижевский взял его кассиром в лавку, где продавали сандвичи, напротив скобяной лавки Компо. Тогда его поразило, что в мире существует столько наличных денег. Они работали шесть дней в неделю, и за это время через кассу проходило от восьмисот до девятисот долларов. Лично он имел с этого двенадцать жалких однодолларовых бумажек, которые старый Войци аккуратно отсчитывал ему каждый субботний вечер.

Еще хуже было в Национальном банке округа Тогас, где через его руки проходили тысячи долларов, принадлежащие кому угодно в городе, только не кассиру Хауленду. Он даже не сразу мог открыть счет, так как женился на Шерри-Энн, которой хватило глупости забеременеть, заболеть и потерять ребенка, что повлекло за собой нескончаемую вереницу счетов от больниц, врачей и аптекарей. Тем не менее она продолжала разбрасываться теми жалкими грошами, которые зарабатывал Хауленд, словно он был миллионером. «Моя персональная канализационная труба, — думал о жене Хауленд. — Не знаю, почему я не бросил ее давным — давно — она даже похлебку толком сварить не умеет».

Он сел за стол, не сводя глаз с денег.

Хауленд почувствовал слабую надежду на лучшее, когда Кертис Пикни предложил ему работу в новом Нью-Брэдфордском филиале компании «Ацтек», производителя бумаги. Пикни гладко рассуждал о расширении компании, возможностях продвижения (к чему?), дополнительных благах (при отсутствии профсоюза), окладе, начиная со ста трех долларов («на руки восемьдесят шесть семьдесят пять центов, но вы же знаете эти чертовы налоговые ведомства в Вашингтоне, мистер Хауленд»), но, проработав девять лет, Хауленд приносил домой всего сто двенадцать долларов девяносто центов в неделю и по-прежнему был всего лишь бухгалтером, коим наверняка бы остался, покуда бы его не вынесли ногами вперед или не уволили. А где пятидесятилетний мужчина может найти достойную работу в Нью-Брэдфорде или еще где-нибудь, коли на то пошло?

Почему они до сих пор его не выгнали?

Думая об этом, Хауленд услышал три стука в заднюю дверь заводоуправления — один и еще два после небольшой паузы.

Он вскочил со стула, но не сдвинулся с места.

Жалованье служащих компании находилось в нескольких перетянутых круглыми резинками пачках; рядом валялась брезентовая сумка, с которой он забирал деньги из банка во второй половине дня, сопровождаемый полицейским Уэсли Мелоуном — городским копом, чьи глаза, казалось, постоянно ищут следы индейцев.

«Интересно, что бы подумал об этом Уэс, — размышлял Хауленд. — Вероятно, стал бы выслеживать меня, как рысь, которая забрела из Канады и таскала кур на птицеферме Херли, пока не всадил бы мне пулю между глаз».

Мысль придала ему решимости. Но когда он спешил по темному коридору к задней двери, его легкие трудились вовсю, а сердце подскакивало к горлу.

Однако Хауленд не собирался отказываться от своих планов. Они не включали ни Шерри-Энн, ни даже Мэри Григгс, соблазнительную девчонку из закусочной Элвуда.

Он вообще не знал, что они включают, помимо шести тысяч долларов — практически годового жалованья, свободного от налогов.