Максим Есаулов - Старший оборотень по особо важным делам

— Вот теперь точно буду бояться. Квартира такая навороченная, машина не из дешевых, «беретта». Для мента ты какой-то слишком странный!

— Угу. — Шилов протянул Юле заранее приготовленные запасные ключи от дома: — Живи! Пока хату найдешь, то, сё… Какая-никакая, а крыша над головой. Во всех смыслах.

Про «все смыслы» можно было и не добавлять, слово «крыша» и так прозвучало достаточно многозначительно. И жилье, и защита…

— Так не бывает, — вздохнула Юля, когда они уже стояли в коридоре.

— Это ты про что?

— Про тебя. Ну и про себя.

— Откуда ты знаешь, как бывает? — Роман взял ее за плечи и притянул к себе.

Упреждая его следующее движение, Юля сказала:

— Еще раз меня в лоб поцелуешь, и я тебя прибью!

Он поцеловал ее в губы. Она сжала воротник его куртки и долго не отпускала. Шилов с сожалением отстранился:

— Долг зовет, надо лететь.

— Сегодня же выходной…

— У нас нет выходных.

Он открыл дверь. Юля стояла, прислонившись к стене и теребя воротник блузки:

— Теперь буду голову ломать: сразу бежать или сначала тебе обед приготовить?

— Ужин! Готовить надо ужин. Тебе денег оставить?

— Не надо, добегу до банкомата.

Он вызвал лифт и уехал. Она встала у окна, посмотрела, как он, разговаривая по сотовому телефону, выходит из дома и садится в «Альфа-ромео».

На душе у Юли было как-то странно. С одной стороны, вот она, сказка. С другой — что-то подсказывало, что в ближайшее время этой сказке предстоит пройти серьезную проверку на прочность.

Телефон звонил и звонил. — Не подойдешь? — спросил Арнаутов. — Не хочу. Меня нет дома. Господи, какое счастье так валяться и никуда не спешить!

— Раньше ты считала за счастье сорваться в выходной на какое-нибудь интересное дело.

— Так уж не девочка…

Татьяна Кожурина сидела, привалившись к спинке кровати. Голова Арнаутова покоилась у нее на груди, и Татьяна гладила его по затылку, ерошила короткие седоватые волосы на висках, нежно проводила ноготком по глубоким морщинам на лбу.

Он одинок, она одинока. Если сложить возраст обоих, то получится глубокая старость. Вся жизнь прошла на работе. Незаметно прошла. И то, что осталось, пролетит еще незаметнее. А как бы хотелось…

— Так и я уже тоже не мальчик, — вздохнул Арнаутов.

— Ну, Коля, ты у нас еще боец хоть куда! До двух часов угомониться не мог.

— До двух пятнадцати.

— Вот видишь, аж до двух пятнадцати. Настоящий полковник!

— Сплюнь.

— Да нечего плевать, Москва утвердила. Мне Соколов звонил.

— Чего это он тебе звонил? — Арнаутов запрокинул голову, чтобы поглядеть Кожуриной в лицо.

Продолжая гладить его по волосам, она усмехнулась:

— Ревнуешь? Я сама его просила узнать. Сказала, жених волнуется, проверь, как там дела. Так что вертите дырки в погонах, полковник Арнаутов!

— Подожду до понедельника, так будет вернее. Что же они так тянули?

— Московские игры.

— У нас и своих игр хватает. Думаешь, никто не зарится на мое кресло? Копают, сволочи! У каждого свой интерес.

Кожурина грустно и как-то немного ожесточенно посмотрела на его затылок:

— Это жизнь, Коля. У меня, вон, тоже свой интерес. Только ты его игнорируешь.

— Не начинай, — поморщился Арнаутов.

— Вот когда твой Пашка приведет в вашу мужскую берлогу невесту, тогда взвоешь и сам ко мне прибежишь и попросишься.

— Я никогда никуда не прошусь! Сочту нужным — поженимся.

Кожурина на мгновение замерла, а потом, оттолкнув Арнаутова, вскочила с кровати. На ходу накидывая халат поверх черного пеньюара, выбежала в коридор и заперлась в ванной.

Арнаутов тихо выругался. Как все хорошо было, ведь редко какой выходной удается провести вместе — так нет, надо было ей все испортить. Как будто не знает, как он реагирует на подобные разговоры. Нет, баба — она и есть баба. Даже если провела всю жизнь на следственной работе.

Арнаутов встал с кровати, подтянул трусы. Выходя в коридор, покосился на синюю прокурорскую форму Кожуриной, висящую на плечиках, прицепленных к дверце шкафа.

Чего теперь, извиняться? Он бы, может, и извинился, если б умел. Да беда в том, что признавать ошибки он давно разучился. Во всяком случае, разучился признавать их публично. Неспроста ведь не только коллеги, но даже Танька называет его «железным дровосеком», который прет вперед, не замечая оставленных сзади руин.

Арнаутов стукнул кулаком в дверь ванной комнаты:

— Таня! Тань, ну ты чего?

— Ничего, — донесся из-за двери голос, заглушаемый шумом воды.