Сергей Ивлев: Деградация

– Ты с Петровки пойдешь работать на дядю? Бывшим ментом с «волчьим» билетом? – удивился Красильников. Что–то в его мозгу явно не укладывалось. – Это же Ты этого хочешь? Сам? Добровольно? Думаешь с бывшим много кто дел захочет иметь?

– Да не нужны никому давно ни дипломы, ни билеты! Нужен качественный результат и все. Вас удивляет, что я научился зарабатывать достойные деньги честным путем? Согласен, тут не каждому это дано. Многие в начальники рвуться как раз что бы ничего не делать. Или что–то еще смущает? Я вообще–то изначально службу в милиции рассматривал только как альтернативу армии.

– Шесть лет, коту под хвост… – начальник выглядел немного растерянным. – Без пяти минут капитан… Не жалко?

– Сейчас я думаю, что лучше б я в армии год отслужил. Но прошлого не вернуть. Жалеть тоже не хочу, я стал тем, кем я стал. А вам, – Иван поднял взгляд на начальника, – следовало сразу требовать от меня написание рапорта с согласием на командировку в Чечню. Может быть, с испугу бы и написал. Но все равно никуда бы не поехал, когда бы все обдумал в спокойной обстановке.

Красильников подпер голову рукой, его взгляд бегал: то на документы, то на письмо Варшавского, то на Ивана. Иван смотрел на начальника, который оценивал плюсы и минусы ситуации и принимал в это время судьбоносное решение, но совершенно не испытывал страха. Сейчас, когда он фактически выдвинул ультиматум, Красильников выглядел лишь растерянным, возможно даже чуть–чуть испуганным человеком, совершенно не ожидавшим такого поворота событий. Но факт оставался фактом, те доводы, которыми он хотел припереть Ивана к стене, для самого Ивана не значили практически ничего. Да, Красильников мог сломать служебную карьеру Ивану, но она ему и не была нужна. Реальным на повестке остался только вопрос неофициального сотрудничества с банком, но стоило дать ход делу, и ничего, кроме обоюдных потерь им обоим это бы не принесло.

Разумеется, Красильников наверняка понимал, что весь компромат против него способен лишь поднять волну недовольства и шума вокруг его фигуры. В таких случаях засветившиеся проштрафившиеся начальники обычно уезжали на год–два в другой регион страны отсидеться, потом, когда все забывалось и успокаивалось, они возвращались. Иногда для этого даже громко сажали кого-нибудь неугодного, таким образом еще и освобождали какое-нибудь теплое место, помимо вброса более острой пищи обществу на телевидение и в Интернет. И возвращение оставалось незамеченным. Но это так же означало потерю времени, минус год-два из активного карьерного роста. Иван на этом и играл.

Минута тянулась за минутой, отчетливо слышалось тиканье секундной стрелки часов с символикой МВД на стене. Вдруг неожиданно резко Красильников взял рапорт Ивана на увольнение, написал «Согласен», расписался. Решение было принято, конфликта, по крайней мере открытого, не будет. Протянув лист Ивану, он демонстративно спокойно сказал:

– Отнеси в отдел кадров. Я обещаю, ни одна серьезная организация с тобой никаких дел впредь иметь не будет. Свободен.

– Еще посмотрим, – огрызнулся Иван, взял подписанный рапорт и направился в сторону выхода из кабинета. Уже около дверей, Красильников окликнул его:

– Рябов, стой. Ксиву на стол положи, – начальник центра уже стоял у окна и смотрел куда–то вдаль, на город. Не глядя на Ивана, спокойным тоном, совершенно буднично добавил: – Удачи в народном хозяйстве.

– Спасибо, думаю, не пропаду, – равнодушно сказал Иван, вынул служебное удостоверение из кожаной обложки, положил его на стол, и пошел в отдел кадров.

Служба подошла к концу. Иван испытал даже не облегчение на душе. Опустошение.

Не за горами был новый, 2012 год. Иван вышел из посольства США, и, стараясь не поскользнуться на замерзших мелких лужах, пошел в сторону метро «Баррикадная». Паспорт с иммиграционной визой в Америку ему должны доставить в течение недели курьерской службой. Понимание этого факта изменило его небольшую изначальную тревогу от общения с консулом на гораздо большую о том, что ждет его в будущем. Возможно, полное осознание происходящего просто еще не наступило. А то, с какой простотой был решен его вопрос, вызывало удивление.

В иммиграционном зале посольства Иван наблюдал совершенно разный контингент. Были люди всех возрастов, с различными оттенками акцентов русского языка, от пожилых бабушек и дедушек, явно стремящихся соединится за океаном со своими детьми, до молодых людей студенческих годов, а совсем маленькие дети школьного и дошкольного возрастов шумели и галдели, практически не реагируя на замечания родителей. Однако принцип общей очереди тут не работал. Сотрудники посольства сами определяли, кого должен сейчас собеседовать консул, объявляя фамилии в громкоговоритель, и явно смотрели не только в экраны компьютеров, так как выстроили приоритеты в очереди сначала в сторону семей с малолетними детьми, затем в сторону пожилых людей, и только потом уже принимали всех остальных, что было логично, просто и автоматически ликвидировало все зачатки конфликтов в очереди. Причины, по которым аналогичный принцип общения с чиновниками и прочими власть имущими не брался на вооружение различными государственными учреждениями Москвы, для Ивана был тайной за семью печатями. Несмотря на то, что посетители были вежливы друг с другом, обстановка была достаточно нервозная, так как многие шли к эмиграции годами, и сейчас десять минут общения с консулом могли перечеркнуть все надежды. Поскольку Иван был в гордом одиночестве и не попал в льготные группы, у него было много времени понаблюдать за происходящим и оценить обстановку, обращая внимание на спектр эмоций отходящих от окна. Кто–то откровенно сиял и улыбался, кто–то отходил от окон озадаченным, скорее всего это означало необходимость в каком–то дополнительном документе или иную задержку, а кто–то и вовсе выглядел чернее тучи, тут гадать не приходилось, это, скорее всего, означало отказ в визе.