Виль Липатов - Анискин и «Фантомас»

— Следуйте за мной, гражданин Опанасенко.

Анискин уводит пьяного за палаточный городок, на вырубки. Здесь участковый садится на пень, обтерев огромным платком потное лицо, горестно вздыхает:

— Ты позавчера в райцентре был, Василий?

— Был, — тихо отвечает Опанасенко.

— В милицию попал?

— Попал.

— За что?

Руки рабочего дрожат, по бледному лицу струится пот, ноги подламываются.

— Не помню за что, Федор Иванович, — прижав руки к груди, говорит он. — Что в милиции был, помню, а за что — не помню.

Глаза участкового становятся совсем тоскливыми.

— Эх, Василий, Василий, — говорит он. — Вот ведь был человек да весь вышел… До чего же ты себя довел, парень, если не помнишь, что на базарной площади учинил драку. Ведь протокол составлен…

— Все может быть, — покорно говорит Опанасенко и роняет голову на грудь. — Пропал я, дядя Анискин, совсем пропал! Ты отпусти меня сейчас — может, отлежусь, тогда что хочешь ты со мной и делай…

— Иди, Василий! — почти шепотом разрешает Анискин. Опанасенко повертывается к нему спиной, делает несколько шагов и валится на землю. Через секунду он уже спит — стонет во сне и так болезненно морщится, что Анискин стискивает зубы от тоски и жалости.

На деревню медленно опускается теплый летний вечер; улицу пересекают длинные тени, громкоговоритель на колхозной конторе передает что-то тихое, вечернее; на скамейках возле домов сидят отдыхающие старики и старухи, умиротворенно беседуют.

— Анипадист, а, Анипадист! — обращается один старик к другому. — Ты слыхал, Анипадист, что грабителя-то, его ить нашли.

— Как же не слыхал — слыхал! — таким же мирным голосом отзывается Анипадист. — Только он не один, грабитель-то. Их, слыхать, семеро. Все — цыгане! Одна баба — с наганом. Она его чуть не застрелила.

— Кого?

— Как кого? Да Федьку Анискина. В Федьке-то три дырки — еще с фронту, так она ему четверту просверлила… Теперь он в больнице лежит.

— Кто лежит?

Как кто? Да Федька Анискин-то…

— Да ты очнись, Анипадист! Как это Федька в больнице лежит, ежели он сам живой по улице поспешает.

— Кто поспешает?

— Федька Анискин, вот кто!

По вечерней улице действительно деловым озабоченным шагом следует участковый инспектор. Он помахивает кожаной планшеткой, грозно покашливает. Пока он движется по направлению к своему рабочему кабинету, уличная вечерняя жизнь продолжается своим чередом: на следующей скамейке тоже ведется беседа.

— Я вот что скажу тебе, Ванятка, — говорит древний дед такому же древнему деду. — Я тебе так скажу, что кассира-то геологи ограбили. Федька Анискин одного уже заграбастал.

— Это какого же?

— А того, что все по деревне шнырит, все выглядывает, во все дела встревает… Лютиков его фамилия — вот так.

— Это какой же будет из себя Лютиков?

— А вот такой, что сейчас на крыльце милиции сидит.

И верно: на крыльце милицейского дома в полном одиночестве сидит геолог Лютиков. Поза у него безнадежная и горестная, и он не сразу замечает участкового уполномоченного, который останавливается в пяти метрах от него.

— Вот что, гражданин Лютиков, — глядя на ручные часы, говорит Анискин. — Вы можете быть свободны до тринадцати ноль-ноль завтрашнего дня… — И хлопает ладонью по планшетке. — Интересы дела требуют, чтобы дознание пополнилось дополнительными данными… Прошу вопросов не задавать, слов не произносить! Да завтра, гражданин Лютиков!

Участковый так грозен, что Лютиков от страха закрывает глаза.

Оставив ошарашенного Лютикова на крыльце, Анискин еще более энергичным шагом продолжает свое движение по длинной улице деревни.

А вот участковый инспектор уже не один — за ним поспешает директор школы Яков Власович, и движутся они не по деревне, а по извилистой лесной тропинке; вид у директора недоуменный, он не понимает, куда и зачем они идут, но отставать от Анискина не хочет и забавными прыжками то и дело догоняет его. Лес понемногу наполняется сумерками, пищат и распевают на разные голоса лесные пичуги. Тайга, настоящая тайга вокруг участкового и директора, и вскоре Анискин начинает понемногу замедлять шаги: наконец он поднимается на цыпочки, остановившись, шепчет:

— А теперь, Яков Власович, сучьями не хрусти, иди тихо, как домовой.

Лицо у Анискина — таинственное, глаза возбужденно блестят. Продолжая двигаться на цыпочках, участковый бесшумно подходит к толстой сосне, выглянув из-за нее, жестом приглашает Якова Власовича приблизиться.