Виль Липатов - Анискин и «Фантомас»

— Ешь, Людка! — говорит первая.

— Возьми яблоко! — просит вторая.

Петька засовывает руки глубоко в карманы, повертывается на сто восемьдесят градусов — перед ним еще более душещипательная сцена. Прислонившись к забору, едят пухлые бутерброды два толстяка— обжоры, розовые, как поросята, а известный нам эгоист-мальчишка капризным голосом просит:

— Борька, оставь немного.

Борька с полным ртом отвертывается от просителя — вот какой это жадный человек!

— Алеша… — пытается обратиться ко второму толстяк избалованный сын, но и Алешка отвертывается.

На лице Петьки страдание. Он тяжелым мужским шагом возвращается к Витьке, который тоже уже понял, что произошло. Петька берет товарища за руку, ведет в класс.

Мальчишки садятся на свою парту, не глядя друг на друга, замирают. В открытые окна проникает веселый шум большой перемены; легкие занавески раздувает ветер, солнце светит во всю ивановскую.

— Ты не молчи, Петька, ты чего-нибудь говори, — жалобно просит Витька Матушкин.

— А я чего могу говорить?! — зло кричит Петька, но немедленно меняет тон. — Я ничего не знаю, Витька! — тихо говорит он. — Был Фантомас да весь вышел…

И они опять горестно замолкают.

Возле мощной буровой вышки, во время пересмены, собрались рабочие-буровики, всего человек двадцать. В опрятных синих спецовках они живописно расселись — кто устроился на пеньке, кто посиживает на штанге, кто на крыле трактора; другие сидят просто на земле. Идет шестой час вечера, и Анискин то и дело посматривает на часы — он, как всегда, торопится.

Отдельно от рабочих расположилась руководящая тройка буровой партии — начальник, секретарь партийной организации, профсоюзный руководитель.

— Слово имеет Валентин Валентинович Бережков, — объявляет начальник.

Поднимается пожилой рабочий.

— Не думал я, — наконец говорит он, — что наступит час, когда я буду стыдиться смотреть на Василия Опанасенко. Трудно мне, товарищи, муторно! Разве можно поверить: опытный механик, хороший товарищ, старательный работник гибнет из-за такого дерьма, как водка? Я бы, наверное, убежал на край света, если бы мне пришлось быть на месте Василия…

— Правильно, абсолютно правильно! — кричит с трактора геолог-азербайджанец. — Зачем пить водку, когда есть хорошие азербайджанские вина. Пришли гости, принесли в дом радость — пей хорошее вино! Хочешь, Вася, мои папа и мама пришлют тебе три ящика лучшего вина?

Геологи сдержанно посмеиваются, начальник партии поднимает руку.

— Не мешайте выступающему, товарищ Мамед-оглы, — просит он. — Продолжайте, Валентин Валентинович.

Пожилой буровик хмурится.

— Нефть — чистый продукт, — говорит он, — и добывать ее надо чистыми руками… Это все, товарищи! Я не привык стыдиться товарищей по работе.

Бережков садится в тяжелой гнетущей тишине, и теперь видно, что не только он, но и другие геологи стыдятся смотреть на сжавшегося в комок Василия Опанасенко.

— Слово имеет Игорь Юрьевич Протасов… — объявляет председательствующий.

Слышно, как на Оби тревожно гудит буксирный пароход. Наверное, испуган близким красным бакеном — в сентябре река узка.

На дворе еще светло, солнечно, когда Петька Опанасенко возвращается домой. Войдя в ограду, он видит отца, который, сгорбившись, сидит на крыльце.

Услышав шаги, Опанасенко-старший поднимает голову, ловит взгляд сына, отвертывается. Тогда Петька садится рядом с отцом, подпирает рукой подбородок. Они молчат, так как, видимо, нет слов, которые они могли бы сказать друг другу. Что делать? Как жить дальше?.. В молчании проходит много длинных секунд, затем Опанасенко-старший тяжело разжимает губы.

— Меня взяли на поруки, — еле слышно произносит он. — Прости меня, Петруха!

В тишине выходит из дома мать, немного постояв, тоже садится между мужем и сыном. Опять тянутся бесконечно томительные секунды.

— Сколько ни болела, а все равно умерла, — вдруг бодрым, веселым голосом произносит Валентина Ивановна. — Идемте, мужики, ужинать. Идемте!

Мать семейства, оказывается, накрыла ужин не в кухне, а в просторной гостиной. И какой ужин — праздничный, обильный, в лучшей посуде. Стол буквально ломится от еды — вот какой ужин!.. Увидев стол, Опанасенко-старший только тяжело вздыхает, а вот Опанасенко-младший смотрит на стол так, словно на нем не еда, а чудовищной силы бомбы. Мальчишка, как взнузданный конь, вздергивает голову, выпрямляется.

— Я не буду ужинать, — говорит он. — Я не могу есть, когда мои товарищи… Прощайте!