Николай Леонов - Потрошитель человеческих душ

— Ну что, раскопал что-нибудь? — запрыгивая в машину, спросил Лев.

— Не что-нибудь, а почти все, — пожал плечами Крячко и посмотрел в заднее зеркало, прежде чем вывернуть руль и выехать на проезжую часть. — Слушай. Максим Валович действительно умер в прошлом году. Я бы сказал, что парень сгорел. Развеселая жизнь, деньги, алкоголь, наркотики. Полный пакет. Он в самом деле ушел с четвертого курса, но не потому, что почувствовал себя несостоятельным в актерской профессии. Была одна деваха, у меня данные там в записной книжке есть, которая сбила его с пути истинного.

— Деваха из себя что-нибудь стоящее представляет?

— Нет, абсолютно, — поморщился Крячко.

— Ладно, о ней потом. Валяй дальше.

— Эта деваха, Олей ее зовут, запудрила ему мозги перспективами и деньгами. Она уже тогда была любовницей одного продюсера, но это не по любви, а чисто из-за бабок. А вот в Максима она была влюблена. И постаралась устроить свою жизнь и так, и эдак — отсюда любовь, оттуда финансовая поддержка.

— Стерва!

— Конечно, — согласился Крячко. — Она влюбила в себя Валовича, тот потерял голову и повелся. Он вообще влюбчивый был, как показывают свидетели, падкий до женского тела. А у этой Оли есть на что посмотреть. Короче, она его втянула в продюсерские дела, они открыли какую-то фирму. Кое-какие деньги появились, и от этого Максима понесло. Кончилось тем, что больного и опустившегося Валовича Ольга вытурила. Валович попытался взять себя в руки, начал лечиться. Тут ему в жизни и встретилась Игонина. Больше с Максимом никто не встречался и на тусовках его не видел.

— В каком смысле?

— В прямом. Алина его отвадила от общества, а общество отвадила от него. Прежние приятели сначала отнеслись с пониманием. Человеку лечиться надо, правильно его новая пассия поступает, что от пьянок и веселья отлучает. А потом, где-то через полгода, бабах, и нет Максима. Похороны!

— Причина смерти?

— Причина стандартная, что-то там с сердцем. Я не большой специалист, чтобы тебе объяснить, но смысл таков: изношенное сердце, сосуды, печень. То есть сколько веревочке ни виться, а конец все равно не спрятать. Я попытался разузнать у следователя, у оперов того района. Причастность Алины Игониной к смерти Максима Валовича не рассматривалась. То есть совсем ничего, наводящего на эту мысль. Платка на трупе тоже не было, если ты хотел спросить.

— О-хо-хо! — Гуров потер лицо руками, пытаясь прогнать усталость.

— Ничего, — бодро сказал Крячко, — отрицательный результат — тоже результат.

— Да, это точно. Дело осталось за малым. Спасибо, Стас. Не знаю, как бы я без тебя обходился. — Лев посмотрел на старого друга и улыбнулся: — Хочется что-нибудь тебе приятное сказать, а в голову всякие глупости лезут. Вроде мыла и труднодоступных мест.

Стас захохотал в полный голос, но потом покосился на соседнюю машину, из которой на него с изумлением уставилась молодая чета, и сделал серьезное лицо.

— Мы с тобой, Лев Иванович, старые опера. У нас молодежи есть чему поучиться, в том числе и проникновению в труднодоступные места. Тоже уметь надо.

Гуров похлопал Крячко по плечу и стал смотреть в окно. Наконец они свернули на Пречистенку. Внимательно стал вглядываться в номера домов, пока не увидел нужного. И с магазином «Охота, рыболовство» на первом этаже.

— Иди, я тебя подожду, — сказал он. — Ты же хотел к своим на дачу съездить. Я тебя отвезу, а то, пока ты до работы доедешь, пока оттуда до дачного поселка, уже ночь будет.

— А ты же хотел что-то…

— Да ладно, — махнул рукой Крячко, — обойдется.

Гуров обошел дом, нашел нужный подъезд и взбежал по ступеням к лифту. Дом был старый, но ухоженный. Сам не зная почему, Лев окрестил его «профессорским».

Караваева открыла дверь сама. Была она в длинной юбке, блузке и большом платке, наброшенном на плечи. Только теперь это был другой платок.

— Прошу вас, Лев Иванович, сюда. В гостиную.

Квартира старого педагога вполне соответствовала духу времен ее молодости. Подумалось даже, что и обои (или шпалеры, как их тогда называли) не менялись с довоенной поры, и паркет на полу был дореволюционный. А уж гипсовая лепнина на высоких потолках, обилие тяжелых занавесей на окнах и на дверных проемах между комнатами тоже в духе еще тех времен, времен истинной интеллигенции.

— Прошу садиться, — указала Караваева Гурову на кресло.

Сыщик дождался, пока Ольга Евгеньевна усядется сама, и только потом опустился в предложенное ему кресло. Кажется, этот галантный поступок не остался без внимания.