Алексей Яковлев - Колдунья-индиго

Прогулявшись между лотков и прилавков, Панов вдоволь налюбовался душистыми плодами южнокавказских плантаций, мирно соседствующих с дарами среднероссийских теплиц и огородов, экзотическими фруктами черного и латиноамериканского континентов и разнообразной мясо-птице-рыбно-молочной продукцией.

До часа, назначенного Никандровым для их встречи, оставалось еще достаточно времени, и Глеб решил немного оглядеться вокруг, а заодно ознакомиться с малинскими достопримечательностями. Этот старый подмосковный дачный поселок, как слышал Панов, славился своей красивой деревянной церковью, построенной еще в девятнадцатом веке и вроде бы даже без единого железного гвоздя. Без труда отыскав дорогу к храму и налюбовавшись на него, Пан захотел навестить еще и старинный дачный театр, стены которого некогда слышали голос самого Шаляпина, а Раневская будто бы начинала там свою артистическую карьеру. Но престарелый местный житель, к которому он обратился с вопросом, как пройти к храму, на этот раз театрального искусства, объяснил, что дорога туда неблизкая да и смотреть там, кроме головешек, нечего. Не считая, конечно, шикарного земельного участка, пребывающего ныне в пустоте и ожидании нового хозяина, столь неделикатном способом выпроводившего оттуда безответную Мельпомену. Взамен погорелого театра приветливый поселянин посоветовал столичному гостю обратить внимание на деревянный дом, построенный, по его уверению, еще баронессой фон Мекк, как и церковь, из целых сосновых бревен. Архитектурный ветеран выглядел на удивление молодо и явно не собирался отправляться на пенсионный слом, надеясь послужить уютным пристанищем еще не одному поколению своих жильцов.

— А вот те дома, — указал пальцем престарелый краевед на дощатых соседей бревенчатого долгожителя, — построены позже, в тридцатые годы двадцатого века, а на следующем участке — и вовсе после войны.

Панов посмотрел в указанном направлении и только сокрушенно покачал головой. В глубине обширной территории, заросшей кустами сирени и частично поломанными фруктовыми деревьями, виднелся остов полусгоревшей дачи. Приют отдохновения героев-победителей в Великой Отечественной войне на соседнем участке временно устоял перед всепожирающим напором огня, но выбитые стекла на террасе и выломанная дверь, затененная кустом шиповника с ярко-красными цветами, без слов повествовали о его неминуемой скорой кончине.

— При Сталине здесь никогда ни одного пожара не было, — прервал грустные размышления Глеба дряхлый ровесник индустриализации и коллективизации. — Потому что, если чего подожжешь, тебе сразу припишут диверсию, связь со всеми заграничными разведками — и к стенке. Даже родственникам не поздоровится. А теперь дома горят как свечки! Любой бомж за бутылку или наркоман за дозу спалит тебе все, что угодно. И глазом не моргнут! А чего им бояться? Кто их станет искать? Никто! А если вдруг случайно и найдут, что с них взять? Ну и отсидят на государственном иждивении годик-другой, им не привыкать, — старец погладил свою лысую макушку, обрамленную редковатой седой растительностью, и вдруг с непонятным ожесточением воскликнул: — Да и хозяева дач тоже хороши! Ведь им предлагали — продайте дома! Не ради, конечно, самих халуп… Посмотрите, какие здесь участки, соток по пятьдесят! А они заартачились: «Жалко, мол, расставаться с родным гнездом, столько всего с ним связано…» Совсем люди одурели, не понимают, в какой стране теперь живут! Вот и сиди на кострище… Не хотели продать по-хорошему, заберут по-плохому. Фонмекковскую-то хоромину никто не трогает, она еще сто лет простоит, потому что участок там с гулькин нос!

Действительно, фонмекковский здоровяк-долгожитель так резко контрастировал с печальными развалинами своих младших архитектурных собратьев, утопающими в опаленной беспощадным пожаром и местами увядшей от огня зелени, что Панова охватил приступ сентиментальной грусти. Ему невольно вспомнились поэтические образы, как нельзя лучше подходящие к случаю: «В кустах горит костер рябины красной, но никого не может он согреть…» А «Полуувядших лилий аромат…» затуманил его голову и подвиг на философские размышления:

— Вот так и люди, как дома: оказался в беспокойное время в спокойном месте — и живи себе без проблем. Будто невидимый ангел-хранитель парит над тобой. А другой всю дорогу считает полученные от злодейки судьбы синяки и шишки. А то и вовсе — спалят тебя к чертовой матери, как эти дачи, или снесут, как гостиницы «Москва» и «Россия». Потому что выбрал себе такую работу: стоять на пути удовлетворения чьих-то беспредельных аппетитов.