Виктор Пронин - Банда 7

Пафнутьев в который раз перебрал снимки, сделанные в квартире Юшковой, снова всмотрелся в лицо мертвой женщины, в ее раскрытые глаза, но ничто не зацепило его, ничего не пришло на ум, а все сведения об этом человеке ограничивались словами патологоанатома — сие есть тайна великая и непознаваемая.

— Ладно... — пробормотал Пафнутьев. — Скажите пожалуйста, какая она непознаваемая!

И в этот момент зазвонил телефон.

— Ну и что? — спросил Шаланда вместо приветствия. — Как ты к этому относишься?

— Положительно.

— В каком смысле? — насторожился Шаланда, сразу почувствовав, что отвечает Пафнутьев не в тон, а потому наверняка затевает очередную издевку и нужно быть очень осторожным, чтобы не вляпаться в заготовленную ловушку, а то, что Пафнутьев постоянно готовит ловушки для него, для Шаланды, полковник милиции нисколько не сомневался.

— Надо соглашаться. Такие предложения бывают нечасто, — серьезно отвечал Пафнутьев.

— Паша, о каких предложениях речь? Не получал я никаких предложений! — Шаланда помолчал, ожидая, что Пафнутьев сам пояснит, что имеет в виду, но тот садистски молчал. — Так о чем речь, Паша? — Врожденное любопытство Шаланды не позволило ему забыть о глумливых словах Пафнутьева.

— Предложение, можно сказать, совершенно непристойное.

— Тогда я о нем и слышать ничего не желаю! Что ты думаешь об убийстве? Ты ведь уже включился, как я слышал?

— Убита молодая красивая женщина. Причем совершенно зверским способом — ударом по голове...

— Чем нанесли удар?

— Тяжелым тупым предметом.

— А мне доложили, что ножом! — Шаланда начал раздражаться — Пафнутьев явно куражился, а, кроме того, Шаланда не мог вот так просто забыть о предложении, которое упомянул Пафнутьев. Что-то стояло за его словами, причем, как казалось Шаланде, имеющее прямое отношение к нему.

— Ну, что я могу сказать... Убили все-таки тяжелым предметом, может быть, припасенным кирпичом, завернутым в газету, например, или в целлофановую сумочку... А потом для верности полоснули ножом по шее, повредили сонную артерию.

— Да, действительно, — механически согласился Шаланда, услышав в голосе Пафнутьева озабоченность, даже потрясенность. — Но почему она голая?!

Пафнутьев протяжно вздохнул, давая понять, как тяжело ему говорить об этих кошмарных подробностях, помолчал, шумно налил в стакан воды, чтобы Шаланда это слышал, выпил и лишь после этого продолжил:

— Дело в том, Шаланда, что она не просто голая, она еще и беременная.

— Это что же получается, двойное убийство?!

— Шаланда, она еще и немного больная.

— Что же у нее болит?

— У нее уже ничего не болит, как ты догадываешься. Но вроде бы болезнь ее была... Как бы это сказать, чтобы ты не обиделся... Нехорошая болезнь.

— А почему я должен обидеться? — обиделся Шаланда.

— Ну, мало ли... Может, у тебя свое отношение к подобным вещам, может, слова покажутся циничными и ты не одобришь мои суждения.

Все это звучало уважительно, достойно, и Шаланда немного отошел, успокоился. Пафнутьев, похоже, всерьез взволнован случившимся, и разговор у них получается ответственным. Шаланда любил такие разговоры.

— Знаешь, Паша, что меня больше всего беспокоит? Я не могу понять, почему она была голая.

— Как почему? — слегка растерялся Пафнутьев от искренней доверчивости Шаланды. — Бывают случаи, когда люди раздеваются, и даже догола... Некоторую работу лучше исполнять именно в голом виде.

— Какую работу? — не понял Шаланда.

— Интимную.

— А, ты опять за свое! Видишь ли, Паша, может быть, ты не слишком внимательно осмотрел ту квартиру... Дело в том, что там нет ни одной одежки этой женщины. Понимаешь? Не нагишом же она пришла.

— Видимо, убийца унес с собой.

— Думаешь, ограбление? Больно круто для ограбления... Убийство, нож, артерия... И все для того, чтобы взять поношенные шмотки? И потом — шмотки — это видимость. Главное наверняка в другом. Наркотики, например.

— Нет, Шаланда... Вряд ли это ограбление. Убийца унес с собой одежду, чтоб мы не смогли ее опознать. Если не знаем, кто убит, то и убийцу не найти.

— Ты, Паша, не поверишь, но мне удалось установить такое... Такое... Ты просто схватишься за голову!

— Говори! Уже схватился!

Слова Пафнутьев опять произнес несерьезные, и Шаланда помолчал, преодолевая обиду.

— Помнишь объячевское дело? Помнишь красавицу, вокруг которой ты носился, как петух в курятнике? Помнишь?

— Ты хочешь сказать, что это ее убили?