Виктория Платова - Змеи и лестницы

– Подвижки хоть есть?

– Могут быть.

– Могут быть, а могут – и нет? – уточнил Балмасов.

– Пятьдесят на пятьдесят, – в который уже раз проявил неуместную честность Вересень.

– И куда же прикажешь выписать тебе командировку?

– В Мадрид.

Балмасов крякнул и посмотрел на Вересня, как на умалишенного.

– Куда-куда? – переспросил он.

– В Мадрид, – на этот раз голос Бори звучал вовсе не так уверенно.

– А почему не на Сейшелы? Гулять, так гулять.

– Я, между прочим, туда не развлекаться еду.

– Ты пока никуда не едешь в принципе. Выкладывай, что у тебя.

Вересень, никогда не отличавшийся особым красноречием, изложил имеющиеся у него факты. И внутренне поразился тому, как куце и нелепо они выглядят. Какая-то оставшаяся за кадром ссора, какой-то прерванный контракт. Какой смысл было убивать Азимову, к тому же – выплатившую неустойку? Проблемы в модельном бизнесе решаются совсем по-другому.

Балмасов водрузил пальцы на столешницу и забарабанил ими первые такты из «Травиаты». Во всем Управлении знали, что это – дурное предзнаменование.

– С такими исходниками я не выпишу тебе командировку даже на станцию Дно, – сказал он. – Если, как ты говоришь, этот босс – голландец, вряд ли он живет в Мадриде. Тебе прямиком в Амстердам, парень. В Квартал красных фонарей. Поищешь там напарника.

– Зачем еще?

– Затем, что уровень следственной квалификации у тебя примерно такой же, как у голландской проститутки. Общий язык вы найдете.

– Это шутка? – на всякий случай поинтересовался Вересень.

– Шутка, – без всякой улыбки ответил старший советник юстиции. – Ты, Боря, парень хороший. И следователь вдумчивый. Но иногда тормозишь. Или вот… как сейчас. Приходишь с идеями, от которых хоть плачь, хоть смейся.

– Лучше обсудить.

– Считай, что уже обсудили.

– И?

– В Мадрид полетишь в свой плановый отпуск. Если захочешь. Можешь хоть в Амстердам. Или в эту… как ее… Гаагу. А если уж тебе так зудит чертов азимовский контракт… Отправь запрос нашим испанским товарищам. Глядишь, чего и выгорит. А там уже будем думать, что нам предпринять.

Запрос в Генеральную прокуратуру Испании Вересень отправил на следующий день (сутки ушли на перевод немудреного текста) и с энтузиазмом принялся ждать ответ. Но шли дни и месяцы, а ответ все не приходил. Наверное, он что-то сделал не так, – мысленно рассуждал про себя следователь. Неправильно составил бумагу или напрасно понадеялся на переводчика. В этом качестве выступил его коллега по работе, Костя Полухин по кличке «Иньеста». Такой же маленький и круглоголовый, как и главный диспетчер «Барсы», Костя прославился своей горячей, чтобы не сказать – горячечной – любовью ко всему испанскому. Если он надевал желтую рубашку, то галстук повязывал обязательно красный (в честь цветов национального флага Испании). Вместо традиционного «здравствуйте», Иньеста норовил воткнуть «ола!», а, прощаясь, громогласно объявлял «Аста луэго!». На телефоне Иньесты лет пять стоял зажигательный испанский хит «Камиса Негра» [1], лишь совсем недавно замененный на более спокойную композицию. Она называлась «Ми амига».

Моя подружка.

Из этого можно было сделать только один вывод: Иньеста влюбился. Амигу (родом из Приозерска) он подцепил в испанской языковой школе «Аделанте», которую исправно посещал последнее десятилетие. Конечно, для Вересня было бы предпочтительнее, если бы амига оказалась носительницей языка. Тогда она смогла бы подкорректировать писанину Иньесты и придать ей аутентичный лоск. Очевидно, именно этого лоска и не хватило запросу. А еще – убедительности. Вот когда Вересень горько пожалел, что не имеет под рукой надменного латиноса Пуига. Уж тот наверняка выкатил бы бронебойные эпитеты и не менее бронебойные сравнения, и так заморочил бы испанцам голову, что они бы в лепешку разбились и до самого короля дошли в поисках истины.

«Пойдет дождичек, и трава начнет расти, чтобы бычки кушали, только вот невезуха моя чертова, сколько б дождь ни лил, мертвые бычки твоего папы все равно не оживут».

О, да.

Умом Вересень понимал, что дело вовсе не в запросе, и, ответь испанцы в течение пяти рабочих дней, это ничего бы не изменило. Еще один ложный след, свободно болтающийся конец веревки, к которой ничего не привязано.

Дело Кати Азимовой довело его едва ли не до нервного срыва. Убитая модель снилась Вересню каждую ночь: она потерянно бродила по своему медицинскому боксу, брала в руки воображаемые предметы, и даже указывала на них следователю. Но, поскольку предметы были воображаемыми, Вересень разглядеть их не мог. Как не мог разглядеть иногда появляющихся на стенах бокса надписей. Они возникали на секунду-другую и тотчас исчезали: буквам (русским и латинским вперемешку) не суждено было сложиться в слова. Несчастный Боря Вересень просыпался с головной болью и свинцовым привкусом во рту. И ощущением, что прошел мимо чего-то важного. Это важное лежало на поверхности, протяни руку и возьми, но взять не получалось. Кончилось все тем, что его вызвал Балмасов: для «последнего и решительного», как он выразился, разговора.