Эдуард Хруцкий - Страх (сборник)

– Может, консервы открыть? – спросил Давыдочев.

Он сидел прислонившись спиной к лавке, положив рядом автомат.

– Да зачем, пока жратва есть, – ответил из угла Гончак.

Он снял гимнастерку, и рубашка его белоснежно белела в углу избы.

Волощук нарезал сало трофейным штыком-кинжалом. Резал крупно, от души.

– Устал, – сказал он. – Ноги горят. Всю деревню обскакал. Госпоставку распределял по дворам.

– Когда свозить будут? – спросил Гончак.

– С утра.

– Куда складывать?

– В амбаре у Тройского. Амбар же теперь пустой.

– Опасное это дело. – Гончак взял сало. – А вдруг банда?

– Будем спать в амбаре, – сказал Давыдочев.

– Оно конечно, лейтенант, только потом все это хозяйство через лес везти надо.

За окном залаяла, забилась на цепи собака.

Давыдочев схватил автомат, передернул затвор. Гончак выглянул в окно.

От калитки к дому шел человек в польской полевой форме. Скрипнуло крыльцо, загремело в сенях.

– Можно?

– Заходи.

– Я Тройский, сын Казимира Тройского, Станислав.

Волощук улыбнулся, встал:

– Здравствуй, товарищ Тройский, здравствуй. Как, насовсем или в отпуск?

– Отпуск по ранению, две недели. Где мои, староста, то есть простите, председатель?

– В город к брату подались, да ты не сомневайся, живы они, здоровы.

Тройский достал документы, положил на стол. Давыдочев взял их, посмотрел внимательно, протянул Тройскому.

– Ну что ж, – Тройский встал, – мне пора. В город пойду.

– Послушай, капрал. – Волощук подхватил костыли, заковылял к Тройскому. – Поживи у нас. Дня три всего. Банда в лесу, а ты парень боевой. – Волощук щелкнул по колодке на гимнастерке Тройского. – Всего три дня. Помоги нам в город госпоставки свезти.

– Не могу, председатель. Своих не видел с сорок первого.

– Жаль. Дам тебе завтра подводу, автомат дам. Езжай.

– Спасибо, а я пока дом осмотрю. Как стемнеет, ко мне прошу, закусить. Часиков так, – Тройский откинул рукав, чтобы все видели часы, – в девять.

– Добро.

Волощук вышел на порог и увидел человека, сидящего на крыльце.

– Ты кто?

Человек поднялся, достал кучу справок и квитанционную книжку. Волощук прочел справку, улыбнулся:

– Вот это дело. Сапожник нам нужен. А то я в районе просил, обещали еще месяц назад.

– План-то будет? Я ж от артели работаю.

– Будет, а ты чего не в армии? – подозрительно спросил председатель.

– Там справка, контуженый я. Эпилепсия.

Волощук с сожалением посмотрел на здорового, симпатичного парня:

– Где тебя?

– Под Минском.

– Ты к нам надолго?

– На неделю. Ты мне вон ту хибару, – сапожник ткнул пальцем в разваленную баньку, – под мастерскую отдашь?

– Пошли.

Известие о том, что в селе появился сапожник из города, быстро облетело дворы. К концу дня угол баньки был завален сапогами, ботинками.

Токмаков работал, насвистывая лихой, прыгающий мотивчик.

– Сапожник!

Токмаков поднял голову. Перед ним стоял Яруга.

– Сапоги к завтрему сделай.

– А, это ты?

– Я.

– Что для меня есть?

– Нет.

– Завтра к утру заходи.

На улице Яруга столкнулся с Тройским. Капрал шел по селу в новой, вынутой из вещмешка и поэтому мятой форме, в фасонистых сапогах. На его френче блестел орден Отечественной войны, две медали и крест.

– День добрый, дядька Яруга.

– Ты стал прямо маршал Пилсудский.

– Ты скажешь!

– Надолго?

– Завтра к своим уеду. А я до тебя.

– Так пошли в хату.

– Часу нет, продай, дядько, бимберу.

– Сколько?

– Бутылки три.

– Один выпьешь?

– Да нет, встречу обмоем, староста придет да милицианты.

Как только стемнело и деревня затихла, Токмаков вынул кирпич из обвалившейся печки, достал ТТ. Завесил окно брезентом, зажег коптилку. Пистолет лежал в руке привычно и удобно. Токмаков выщелкнул обойму, проверил патроны, несколько раз передернул затвор, затем с треском вогнал обойму в рукоятку, загнал патрон в патронник и поставил пистолет на предохранитель. Задул коптилку, снял брезент с окна, сунул пистолет за пояс. Пора.

Он вышел из баньки, огляделся, долго всматриваясь в темноту, и мягко, почти не слышно, словно большой, живущий в темноте зверь, побежал вдоль затихших домов.

На опушке, возле дома Яруги, Токмаков лег, спрятавшись в кустарнике. Он ждал.

Станислав Тройский зажег две лампы-трехлинейки, и в покинутом доме стало даже уютно. Свет ламп, мягкий и добрый, осветил декоративные венки из цветов, развешанные на стенах, и они словно ожили. Станислав открыл комод, на дне пустого ящика валялась игрушечная аляповатая лошадка со сломанными ногами. Он повертел ее в руках, усмехнулся и, прислонив к стене, боком пристроил на комоде. Наконец, в старом, рассохшемся шкафу нашел кусок материи в блекловатых цветах, взял его и постелил на стол вместо скатерти. Потом снял со стены один из венков, положил в центр стола. Открыл консервы, вынул из печи чугунок с картошкой, нарезал сало. Отошел, оглядел стол и водрузил на нем три бутылки с самогоном. Сел, закурил и начал ждать гостей.